Увещевания преподавателя ОБЖ на милиционеров не действовали. Нам он успел сообщить, что родители Стаса приехать за нами не смогут, поэтому вызволять нас приедет мой отец. Надо сказать, что ничего хуже этой ситуации придумать было нельзя. Мой отец, помимо того, что человек старой закалки (хотя и любящий меня до беспамятства), еще и армянин, а потому в нашей семье всегда царил патриархат – ну, точнее, моя мудрая мама позволяет ему так думать. Мои подростковые метаморфозы отец не одобрял, и все свои железные украшения я, поскандалив, предпочитал надевать уже после выхода из дома.

Пока я ждал отца, в ОВД приехали собеседники милиционеров. Ими оказались члены съемочной группы программы «Петровка, 38» – ведомственной передачи, в представлениях не нуждающейся. Будущие, с позволения сказать, коллеги были явно возбуждены свалившейся на них удачей: девушка-корреспондент постоянно спрашивала нас, каково быть членом экстремистской молодежной группировки, и уточняла, был ли у нас план сорвать лужковские олимпийские игры. Я продолжал уходить в отрицалово, Станислав, при виде камер совсем раздухарившийся, с еще большей страстью продолжал читать лекцию о расовых предрассудках. Выслушав нас, съемочная группа скрылась за дверью. А потом зашел мой отец.

Когда этот мужчина злится, его нижняя челюсть всегда ползет вперед, буквально вдавливая объект ненависти в стену. Даже сейчас, когда ему 76 лет, а я перестал быть долговязым дрищем, движущаяся вперед челюсть оказывает на меня парализующее воздействие. Что уж говорить о 2004-м. Молча подписав бумаги, он сгреб со стола все наши со Станиславом железки. Вернув другу его браслеты, мои он кинул на заднее сиденье машины. Проезжая по набережной, он приоткрыл окно – и весь нехитрый ассортимент арбатского магазина «Зигзаг» полетел в Москву-реку.

Проблем наше задержание, как выяснилось, доставило немало – в первую очередь Виктору Онуфриевичу. Его, допустившего создание на территории школы экстремистской ячейки, намеревались уволить с работы, и его спасением пришлось заниматься моему отцу – в силу убедительности и магического воздействия его низкого голоса на нашу директрису. Виктор Онуфриевич был, к счастью, спасен.

Следующий день я провел дома, стараясь не попадаться никому на глаза. Зазвонил телефон. В трубке был Стас: «Врубай ТВЦ!» Я послушался и увидел выпуск «Петровки, 38». Там были мы. Сюжет начинался с рассказа о том, как бдительные милиционеры предотвратили чуть ли не политическую акцию, которую собирались организовать члены молодежной экстремистской группировки. НБП напрямую не называлась, но полунамеками корреспондентка давала понять, что в Лужниках пойманы члены чего-то очень разветвленного и очень опасного. В кадре, естественно, были мы. К чести сотрудников милицейской передачи, речь Станислава вошла в сюжет практически полностью. «Охренеть», – только когда передача закончилась, я осознал, что меня впервые показали по телевизору и что я продолжаю прижимать трубку к лицу. «И чо будет?» – отозвался в трубке Стас. «Не знаю», – ответил я. «Ты знаешь, я посмотрел рюкзак. Я, оказывается, охотничий нож, который батя подарил, не выложил. Хорошо, менты не поняли, что он в потайном кармане, и не нашли», – виновато сообщил Стас. Стоило мне положить трубку и представить, чем могла обернуться эта оплошность друга, как телефон снова стал разрываться. Звонили одноклассники и одноклассницы, сообщавшие, что мы просто герои. История, деформируясь от одного к другому, начинала звучать совсем фантастически. Те, кто передачу не смотрел, звонили уточнить, правда ли мы громили предбанник «Лужников» бейсбольными битами и правда ли жгли файеры и дрались с ментами. Меня, к слову, обрушившаяся на голову локальная популярность в восторг не приводила совершенно.