– Поехали, надо срочно доложить в отряде о диверсии, чтобы выслали на починку связистов.

Перемышля достигли ближе к вечеру. Ехали по извилистым, выложенным камнем улицам и улочкам, мимо старинных домов, лавок, церквей, соборов, костёлов, шпили которых уткнулись в голубое безоблачное небо. Город утопал в зелени, но сейчас было не до его красот. Скоморохов спешил поскорее добраться до штаба 92-го погранотряда НКВД, передать в нужные руки диверсанта, определить на излечение раненых Колесникова и Ахмедова и сообщить обо всех происшествиях, которые произошли со вчерашней ночи. Докладывать пришлось два раза: один раз начальству погранотряда, второй – лейтенанту госбезопасности НКВД по фамилии Шилохвостов. Лет тридцати пяти, узколицый, низкорослый и худощавый Шилохвостов впивался пытливым взглядом темно-серых глаз в Скоморохова, хмурил белесые брови, хрипловатым голосом подробно выспрашивал о каждой мелочи. Особенно интересовался действиями начальника заставы лейтенанта Ковальчука и политрука Зарецкого, спрашивал о связях пограничников с местным населением, о том, какие разговоры ведутся на заставе по поводу войны с немцами. Скоморохов отвечал обдуманно, знал: одно неосторожное слово может погубить товарищей по службе или его самого. Шилохвостов разговором остался доволен, крепко пожал руку, поблагодарил за ценные сведения и за задержанного диверсанта. На прощание сказал:

– Поскольку связь с вашей заставой еще не установлена, вы получите пакет с письменными распоряжениями для лейтенанта Ковальчука. Ночью ехать небезопасно. Заночуете при штабе отряда, я распоряжусь. Ну, а с утра пораньше в путь…

Получив пакет, Андрей Скоморохов устроил Бондаренко на ночлег, предупредил, что разбудит его рано утром, а сам отправился исполнять поручение Ковальчука.

К небольшому двухэтажному дому, где снимали комнаты Антонина с детьми и Варя, он подошел в сумерках. Дверь ему открыл старик с курчавой седой шевелюрой:

– О, пан офицер! Здравствуйте! А я вас ждал. В тот день, когда привезли мне квартирантов, вы интересовались женскими часами. Так вот, я нашел вам прекрасные часики по той цене, которую вы хотели. Михаэль Шмуклер держит свое слово. Пройдемте в мою мастерскую, я покажу пану офицеру эту чудесную вещицу.

Андрей вошел в просторную прихожую. Слева находился вход, который вел в половину дома, где жили хозяева, пожилая еврейская пара. Прямо перед ним дверь в подвал и деревянная лестница, ступени которой вели на второй этаж, где снимала комнаты семья Василия Ковальчука. Справа находилась часовая мастерская и небольшой магазинчик. Туда-то и повел его хозяин дома. Он открыл дверь, включил свет.

– Проходите.

Они вошли в комнату, которая и являлась магазином. Вход с улицы был заперт, а дверь в маленькую часовую мастерскую открыта. Стены магазина и мастерской были увешаны часами разного размера и вида. Михаэль развел руки:

– Вот это мое королевство часов.

– А вы, значит, повелитель времени?

Лицо часовщика приняло скорбный вид.

– Если бы это было так, то я бы повернул время вспять и спас единственного сына Давида… В сентябре тридцать девятого года немцы вошли в город и расстреляли шестьсот евреев, в том числе и моего Давидика. А ведь ему было всего тридцать пять… Потеря детей – это, молодой человек, большое горе для родителей. Моя жена Рива чуть не сошла с ума, когда узнала о его смерти… Это страшно… Несколько дней спустя город был поделен на две части по реке Сан. Мой дом остался на вашей стороне. Он должен был вместе с магазином и мастерской достаться в наследство моему мальчику, но судьба распорядилась иначе. – Михаэль горько вздохнул. – Комнаты наверху принадлежали ему. Туда он хотел привести свою невесту Рахиль. – Голос часовщика дрогнул, в глазах блеснули слезы. Помолчав, он продолжил: – Нам с женой тяжело посещать эти комнаты, поэтому мы сдаем их за малую плату семьям ваших офицеров… В прошлую нашу встречу я немного рассказал вам о Пшемысле, но я не говорил, что евреи здесь в разные времена подвергались гонениям. Нас всячески унижали, грабили, убивали. Надеюсь, это когда-нибудь кончится. Говорят, что немцы могут начать войну. Если это случится, то евреев в Пшемысле совсем не останется.