Хольманов поднял взгляд на бывшего подопечного и покачал головой.

– Сожалею. Ты не вэйн и никогда уже им не будешь. Сам знаешь, святая Вэя одаривает своей силой только юных, и никого старше пятнадцати лет.

– Не может быть! Не может… – Вем смотрел на отметку шкалы и не мог отделаться от мысли, что его жестоко обманули.

– Увы. И в семьях потомственных колдунов рождаются лишаки.

Конечно, Вем знал, что все с потенциалом дара ниже двойки среди колдовской братии назывались лишаками. Но не предполагал, что это постыдное прозвище придется носить ему.

– Но в тебе есть зачатки вэйна, и сдается мне, что и зачатки дара убеждения тоже.

Ага. И весь он – пожизненная личинка. Хольманов продолжил говорить. Что-то о договоре, о том, что он с сего дня перестает курировать его обучение, поскольку по пункту такому-то для продолжения ученик должен быть вэй-одаренным. А раз нет – так и до свидания.
Вем опустил голову и до боли сжал кулаки. Когда же через пол минуты он взглянул на Рафия, тот осекся.

– Я понял! Можете не продолжать.

***

Новость о том, что у правнука отступника дар так и не проснулся, Душнины разве только не праздновали. От довольного вида Авдотьи Вема чуть не выворачивало. Дядька Сильвестр не скрывал облегчения и порывался лезть с душевной беседой – мол, это не конец, и без дара можно прожить. Идиот. Именно, что конец, всем чаяниям и планам!

– Лиша-ак! – Родька, зараза, ржал громче всех, стоя на крыльце, и получил по уху.

– Ты думаешь, если я не вэйн, то позволю тявкать безнаказанно? – зря этот лопоухий к нему полез сегодня, ох, зря.

– Меня Коль защитит! У него в отличие от тебя семерка, и он собирается поступать аж в Вемовейское училище! Я тоже буду колдуном, вот посмотришь. А ты – лишаком так на всю жизнь и останешься! – пищал гаденыш, извиваясь пиявкой в его руках.

Вемовей ощутил жажду задушить эту сволочь, так, чтобы замолк навечно, но вместо этого пнул лопоухого так, что тот полетел в корыто с грязной водой для мойки обуви, выставленное у ступеней крыльца. Авдотье должен понравиться вид драгоценного сына – весь в грязи, как свинья. То, что надо.

Поздняя осень холодила спину. Ветер трепал волосы. Вем вошел в конюшню и оседлал Буяна. Конюхи Макарыч и Корявый уже давно зареклись возражать молодому барину и лишь молча проводили взглядом всадника, когда тот понесся по аллее прочь из имения.

– Сам изнань*, – проворчал Макарыч.

– Чует мое сердце, это не все. Хлебнут еще лиха с ним хозяева-то.

Вемовей направился в деревню. Но, завидев вдали соломенные крыши хат и колья с развешанными сетями, свернул на дорогу, поднимающуюся на утес. Он не желал видеть никого, даже пацанов из шайки. Когда тропа стала слишком отлогой, оставил Буя. Спустя полчаса подъема, он стоял на краю скалистого обрыва под моросящим дождем и смотрел вниз на шторм. Под угрюмым ноябрьским небосводом волны бешено терзали валуны у подножия скалы. Вздымаясь пеной, море оседало, затем снова накатывало. Бушевало. Как и чувства в его душе. Вем отступил, затем молча без спешки скинул с себя одежду. Оставшись нагишом, отошел от края.

Глотая дождь и морща лицо, застыл...
Затем разбежался и прыгнул.

Пролетающая над утесом чайка громко крикнула, с любопытством наблюдая, как белое человечье тело несется с высоты вниз. Его, словно песчинку заглатывает пучина. Покрывает, пережевывает. И нет глупого человека. Бескрылый, а туда же еще. Летать пытался.

Холодная вода оглушила и втянула в бесконечный водоворот. Сдавила со всех сторон, ни вздохнуть, ни всплыть. Швыряла так, что, казалось, еще чуть и выбьет из него дух. Вемовей спускал из легких воздух понемногу и боролся.