Хор благодарных славословий от носильщиков я пропустила мимо ушей. Меня нешуточно колотило – я их понимаю! Почему же не понимала, когда надо мной вопили раньше?

Следом за дядей к нам потянулись остальные родственники. Мужчины кланялись мне, едва не облизываясь, и навешивали нам всем шарфики. Женщины укладывали на меня груды ярких, расшитых узорами платочков.

При этом, если я правильно поняла, все подходящие приходились охраняющим меня мужикам родственниками. Носильщики постоянно кланялись, побрякивая бусами, и вежливо отвечали на шуточки про мой вкус, мягкость и сладость. А у меня стучали зубы.

В воздухе постоянно раздавалось:

– Мягкого вам хлеба, тетя!

– Сто лет вам до седин, дядя! – И прочие цветистые пожелания.

Мои опасения крепли с каждой минутой. Если я не жертвенный баран – то кто?

Когда поток родственников с длинными славословиями иссяк, а меня почти задушили шарфиками, из дома вышли три мужика с длинными узкими усами и одна женщина в вычурном головном уборе. Они тащили огромное медное блюдо, украшенное какими-то остро пахнущими травами, плодами и лентами.

Подойдя к нам, блюдоносцы устроили перекличку с моими носильщиками. Мне показалось, что они торгуются за мое тело. Для меня это звучало так страшно, что я опять закрыла глаза, мечтая еще и закрыть уши, чтобы не слышать их гортанных голосов.

Из ступора меня вывело бряцание. Выяснилось, что блюдоносители уже получили от носильщиков несколько связок мелких блестящих монеток и поставили блюдо на костер. Пипец! Так они меня жарить собрались? Прямо в одежде? Одежда приправой пойдет, что ли?

Я еще громче застучала зубами.

Носильщики, видимо, тоже учли неудобство этого факта. Они очень быстро отвязали меня от подпорки, вынули из плотного кожаного кокона (не спальник это был вовсе!) и, раздев до то-оненькой рубашки, водрузили на это блюдо, красиво разложив на мне что-то похожее на картошку и петрушку.

Я буквально застыла, крик замерз в горле – кажись, меня занесло к людоедам. И меня собрались запечь с гарниром, как курицу.

Под радостные крики толпы блюдо понесли к строению. Кто-то скажет – а почему ты не вскочила, не закричала, не попыталась сбежать?

А вы сами попробуйте несколько часов пролежать связанной, точно колбаса, нареветься до икоты, испугаться едва ли не до мокрых штанов, а потом попытаться вскочить, закричать – ну, в общем, сделать все, что вам кажется необходимым в такой момент!

В дом меня внесли под звон посуды и лай собак. Невысокие, увешанные бусами девушки лупили ложками в медные миски. Некоторые барышни кидали керамическую посуду под ноги носильщикам и те приплясывали на месте, норовя меня уронить.

Внутри обнаружились оштукатуренные стены и яркие плетеные коврики. Занавеси из бубенцов, стеклянных бус и резных кусочков дерева. Медные узкогорлые кувшины и подвесные лампы – все служило фоном шумной скалящейся зубастой толпе, оглядывающей меня с явным плотоядным интересом!

От ужаса я опять закрыла глаза. Слез уже не осталось. В памяти проносилось все, что я смотрела или читала о племенах африканских людоедов. Мелькали кадры операций и нападений маньяков. Апофеозом стала картинка моего тела, разделанного на манер виденного однажды освежеванного поросенка.

Кажется, ужас накрыл меня окончательно, когда блюдо со мной водрузили на длинный низкий стол, уставленный подносами с едой и кувшинами с напитками. Оглядевшись, я поняла: мне конец! И потеряла сознание.

Балсан

Праздничный день, один из трех важнейших дней в жизни мужчины. Я неохотно проснулся на рассвете и прочел положенные молитвы. Мы с братьями долго готовились к этому дню, но когда час настал, я чувствовал себя беззащитным, словно крестьянин перед закованным в броню десятком воинов. Мое чутье не раз спасало меня на перевалах и в пути, но сегодня я не мог послушать его и сбежать – я дал слово воина и мужчины.