Проснулся Степан поздно, лучи солнца уже во всю прорезывали щели сарая и прыгали солнечными дорожками по глазам и лицу, щекотали, точно требовали подниматься. Потянулся Степан так, словно выгонял из себя всё, что было вчера, словно и не было той, вчерашней жизни. Полежал немного поразмышлял, пора дальше двигаться. Нужно из съестного прикупить, а то в животе давно ничего не лежало, только вода озерная, да с колодца.

Спрыгнул с копны сена, мешок прихватил, от соломы отрусился да пошел из амбара. На дворе дед возится, телегу чинит. Приподнять пытается, да колесо приладить.

- Здоровы будьте, - крикнул Степан, - помощь нужна?

- Подсоби, коль не жалко.

Подошел Степан, телегу одной рукой приподнял. Дед так и ахнул.

- Это откуда ж в тебе столько силищи накопилось?

Не скажет же он, что на каторге валуны в руку длиной тягал.

- От природы сильный, - ответил.

Копались с телегой долго. Дед умаялся, а Степан молчит, делает. Замечает, как хозяин косится.

- Голодный, небось? – обернулся дед, как дело окончили.

- Да, я хотел купить у вас что-нибудь поесть.

- Пойдём, нам старуха и без денег ужо накрывает.

- Не хотел я тревожить ваш дом.

- Чем же ты потревожишь? Я телегу с зимы починить не могу, а с тобой за два часа управились. Так что, это я тебя потревожил, а не ты меня. Идём.

Вошли в избу. Сухонькая старуха у печи суетиться.

- Вот Зинаида, привёл тебе. Нужно бы накормить человека.

- А как жеш, накормим.

На столе уже дымилась из горшка картошка, облитая маслом с жареным луком. На тряпице яйца и хлеб.

- Проходи милок, чем богаты, откушай.

Перекрестился Степан на образ.

- Спасибо, добрые люди. Не откажусь.

Сели. Дед с бабкой едят, Степана исподтишка разглядывают.

- Куда направляешься, али не секрет? - дед спрашивает.

- Я не знаю, куда точно. Работу иду искать в город какой или деревню, всё равно.

- А дом твой где? – старуха спросила.

- Нет у меня дома. Теперь нет.

- Да, дела, - дед на бабку смотрит, толкает на Степана косит.

- Кой тебе годок? – прищурилась старая.

- Двадцать осьмой пошел.

- Это как Лёшке нашему, Господи прости, - и старушка стала креститься скорее.

- А что с ним? – Степан откусил картофелину, запил молоком.

- Так в солдаты его забрали от нашей деревни. Одного единственного. Сыночка нашего. Все откупились, а нашего единственного забрали. Это теперь по гроб жизни не увидим его. Если только по ранению.

Какое-то время ели в тишине. Только в печи шкворчало.

- Оставайся у нас, - глянул дед. - Работы полно, пропитанием не обидим, денег у нас не густо, зато корова есть и куры, голодный не останешься. Хотя бы на посевную останься. Не справиться нам с наделом, старые мы уже, а батраков нанимать нет средств. А ты, если останешься, будешь у нас как сын, слово даю.

- К слову сказать, а документ у тебя есть какой? – бабка вмешалась.

- Нет документа.

- Без бумажки нельзя по дорогам бродить. Поймают и в острожную. Ни за что ни про что, а там доказуй, кто ты есть таков. Им без разницы что ты, что цыган, им всякий сброд собирать велено.

- Так сразу и в острожную? – Степан удивился.

- Точно говорю. Жандарм нонче злющий. Кого заприметят, так сразу и хватают. Виновен, аль нет. Ни имени, ни отчества не спросят. И сиди потом десять лет, ни за что, ни про что.

- Вам-то покуда знать?

- Так вот, когда бабка? – дед к старой обернулся.

- На Пасху, как раз было, - подсказала бабка.

- Во-во на Пасху, проходил один скиталец мимо деревни, его поймали, в острожную свезли. А он оказался обычный паломник, шел в монастырь помолиться. Вот и скажи. Они ведь ни Бога никого не боятся. Главное людей побольше собрать, да на постройку нового дворца какого пустить, или лес валить, тоже кто-то должен. А это всё-таки бесплатная рабсила.