– Может, и так. Он не представился.

– А что значит попросил? О чем?

Детина наморщил лоб:

– Эта… Сказал, что товарищ там у них. Хороший, будто, человек. А сидит в темнице.

– И что?

– Эта… Ты, говорит, дай нам его вывести. Обещаю, говорит, что ни капли крови не прольем, все аккуратно сделаем.

– И ты дал?

Часовой понурился.

– Эта… Товарища они выручали. Праведное дело, значит, делали.

– А присяга? Ты же перед иконой присягал!

Детина поднял наивные голубые глаза и пояснил:

– Смутил меня тот человек, ваше высокоблагородие. Сказал: ты мужик, и я мужик. А баре нас лбами сталкивают. Что мы с тобой делить будем? Ты, говорит, землю пахал? Пахал, отвечаю. Вот, а они нет. Соху не сумеют наладить. И чего стоит твоя присяга? Кто тебе ближе, мужики или господа-белоручки?

Подполковник Герасимов сердито прикрикнул:

– Ты ври, да не заговаривайся! Нарушил присягу, нарушил устав караульной службы, теперь оправдаться хочешь?

Часовой обиделся:

– Я как есть говорю, чистую правду.

– А если правду, то быть тебе, дураку, в дисциплинарном батальоне.

– Раз провинился, значит, надо ответ держать, – с достоинством ответил парень.

Тут вмешался Лыков:

– Продолжай. Вот ты поговорил со старшим и пропустил их в калитку. Сам снаружи остался, на посту?

– А как же! Разве я могу пост покинуть? – удивился часовой.

Герасимов прыснул в кулак, но сыщик продолжил расспросы:

– Один остался?

– Не, со мной ихний парень стоял.

– Что за парень?

– Мишкой звать. Тоже из наших, из крестьян. Про японский плен рассказывал, пока остальные свое дело лебастрили. У него еще рука не сгибается после японской пули. Интересно про плен баял!

– Да он идиот… – прошептал на ухо сыщику жандарм. Тот отмахнулся:

– Мишка? А из какого он полка?

– Да они все из одного, который в плен попал.

– Пятого Восточно-Сибирского?

– Может и так, ваше высокоблагородие.

– Что, вы там стояли и лясы точили? Пока твоих товарищей по караулу мутузили…

Парень опять обиделся:

– Пошто вы так говорите, ваше высокоблагородие? Грех это. Старший слово сдержал, никого они не потрепали. Я же знаю!

– А поручику голову зашибли – это что? Фельдфебелю по морде крякнули.

– То начальству, за сопротивление. А нас, мужиков, не тронули.

– Ну пусть. А потом они все вышли?

– Так точно. Зашли вшестером, а вышли, значит, всемером; Мишка восьмой был. Пожали мне руку, спасибо сказали да и двинули по улице.

– Руку пожали? – вскинулся подполковник.

– Так точно. Вежливые… А здорово они нас обклеили!

Лыков еще некоторое время донимал парня, пытаясь получить от него важные подробности. Но тот уже рассказал, что знал, и теперь только повторялся. Кончилось тем, что Герасимов забрал весь караул с собой. В охранном отделении их допрашивали целый день, с той же целью – выяснить детали. Во что были одеты нападавшие, какое оружие использовали, как друг к другу обращались. Приметы говора. Развитые или не очень. Особенно старались разузнать про главаря. Вечером Алексей Николаевич заехал на Мойку, 12, где располагалось Петербургское охранное отделение, прочитал протоколы. Ничего важного в них не оказалось. Вот только вспомнили, что у высокого на руке была татуировка в форме якоря. Значит, действительно моряк!

Лыков засел за списки пленных, прибывших на пароходе. Николай Куницын служил в седьмой роте. Оттуда были еще трое – скорее всего, они тоже входят в банду. Рота для солдата что дом родной; в плену они наверняка держались вместе. Михаил Чистяков, возможно, тот самый Мишка, что заговаривал часовому зубы, пока его товарищи обезоруживали караул. Иван Сажин – это друг Кольки-куна, который откопал его из могилы. По возрасту старше всех. Не он ли был агитатором? И еще Василий Суржиков. А в банде восемь человек, кто остальные четверо? Один из них матрос. Матросов на «Инкуле» прибыло много, из экипажей интернированных миноносцев и крейсера «Цесаревич». В плену они не были. Видимо, пока корабль два месяца плыл в Одессу, морячка распропагандировали и присоединили к теплой компании. Выяснить его имя по таким приметам, как высокий рост и якорь на руке, вряд ли удастся.