Хождения по издательствам оказались бесполезными: одни редакторы, заваленные работой, даже отказывались разговаривать с ним, другие – полные спеси – подолгу поучали, что и как нужно писать, а один господин, даже не взглянув на рукописи, заявил:

– Очень похвально, молодой человек. Весьма, весьма… Весомо! Но, к сожалению, это все немного не то.

Он явно считал себя красавцем и находил в своей фигуре что-то общее с Наполеоном. Бальзак присмотрелся: фрак на нем серый, руку важно держит за жилетом, булавочка шейного платка – с Наполеоном, перстень – с Наполеоном, табакерка на столе – с Наполеоном.

– Что же не то? – осмелился переспросить «Наполеона» Бальзак.

– Ну, постарайтесь придумать что-нибудь розово-черное, но, как бы это получше выразиться… пожелтее, что ли. Да, именно пожелтее! Ну, вы меня понимаете?

Бальзак так и не понял, что этот тип имел в виду, но на всякий случай согласно кивнул головой. В карманах было пусто, а времени на дальнейшие попытки больше не оставалось.

15 ноября 1820 года родители Бальзака объявили, что с 1 января следующего года они отказываются оплачивать мансарду на улице Ледигьер. Все! Надо было возвращаться в Вильпаризи. Конец сочинительству! Здравствуй, обывательское прозябание! Здравствуй, солидная и благопристойная (с точки зрения родителей) служба!

Об отчаянии Бальзака и о том, что вдруг произошло потом, С. Цвейг рассказывает следующее:

«Самому зарабатывать, обрести свободу, независимость – именно за это и сражался Бальзак с яростью отчаяния, сражался не на жизнь, а на смерть. Именно ради этого он и гнул спину в годы своего добровольного отшельничества на улице Ледигьер. Он экономил на всем, на чем только мог, он голодал, не щадил себя, писал до полного изнеможения, влачил поистине жалкое существование. И все напрасно! Если никакое чудо не спасет его в последнюю минуту, он вынужден будет снова поступить на опостылевшую службу.

Именно в подобные мгновения трагической безысходности и отчаяния искуситель, как повелось в легендах, предстает перед отчаявшимся, дабы купить у него душу. Искуситель в данном конкретном случае совсем не похож на дьявола – он воплотился в образе обаятельного и вежливого молодого человека, на нем отлично скроенные панталоны и ослепительное белье, и, конечно, он пришел вовсе не по Бальзакову душу, он хочет купить только его творческую энергию».

Они познакомились то ли у какого-то издателя, которому Бальзак предлагал свои романы, то ли в библиотеке. Помимо приятной внешности, этот искуситель обладал еще и весьма благозвучной фамилией – его звали Огюст Лепуатвен, но он именовал себя Ле Пуатвен де Легревилль. Он был на восемь лет старше Бальзака и от отца – довольно популярного актера – унаследовал потрясающую расторопность. Недостаток литературного таланта он компенсировал тончайшим знанием капризов света. Каким-то чудом ему удалось найти издателя для своего романа «Два Гектора, или Две бретонские семьи». Но роман этот еще предстояло написать, а издатель уже заплатил ему за работу приличный аванс и теперь ждал от него шедевра размером аж в два тома.

Должно быть, Бальзак пожаловался новоявленному другу на невезение с собственными книгами, и де Легревилль объяснил ему, что истинная причина этого невезения заключается в избытке писательской гордости.

– Не думаете же вы, в самом деле, что книги служат распространению просвещения и развитию вкуса у публики? – рассмеялся он.

– Вообще-то, я именно так всегда и думал, – ответил Бальзак.

– Заблуждение, типичное заблуждение! Я не раз размышлял об этом, и вот к чему я пришел: книги имеют разную ценность для человека, смотря по тому, пользуется ли ими низменная душа или душа возвышенная. Общепринятые или так называемые популярные книги – это всегда зловонные книги. Запах маленьких людей переносится на них, ведь там, где толпа ест и пьет, там обыкновенно воняет. Так стоит ли терзаться муками совести ради какого-то одного-единственного романа? Ведь роман можно набросать и без особых усилий. Нужно только придумать или, на худой конец, найти где-нибудь сюжет, например какую-нибудь историческую штуковину, на которую издатели теперь особенно падки.