Кабанков был из тех разнообразно одаренных людей, чья одаренность выражалась не в чем-нибудь одном, а во всем, за что бы он ни брался. Он не только плясал и играл, но и рисовал, и сочинял стихи. С первого дня войны он по собственной охоте ежедневно выпускал «Боевой листок». У него под койкой хранилась толстая пачка бумаги, каждый день брал он из этой пачки один лист и выпускал очередной номер. Он не пропустил ни одного дня – сотый номер вышел к сотому дню войны. Каждый из этих дней он был в бою, каждый из этих дней он участвовал в таком множестве событий, что другому хватило бы на целую жизнь, и все-таки «листок» выходил. Он так приноровился к нему, что тратил на его изготовление минут пятнадцать. Вывешивал он его то в столовой, то в кубрике, то на командном пункте. Летчики и техники каждый день с любопытством ждали, что он сегодня изобразит.

Текста в его «листке» было мало, все дело заключалось в рисунках, большей частью смешных. Рисовал он их красно-синим карандашом. У него был дар двумя-тремя линиями изобразить человека так, что каждый мог его узнать. Темой ему обычно служило какое-нибудь сегодняшнее происшествие, иногда даже мельчайшее. Хильда, перепуганная крысой, влезла на стол. Чепелкин бежит ей на помощь с кочергой, но сам явно боится крысы. Под этим подпись: «У него на счету двенадцать вражеских самолетов». Или долговязый техник Деев изображен в виде доктора, а к нему очередь больных самолетов: с перебитыми плоскостями, дырявыми фюзеляжами, свернутыми в сторону пропеллерами, развороченными моторами – и подпись: «Я и мертвых воскрешаю». Или опять же Чепелкин: летя над морем, он принял плывущее в воде бревно за вражеский катер и дал по нему очередь.

Особенно много было в «листке» Кабанкова картинок, изображавших злоключения немецких ассов, и тоже всегда подлинные, случившиеся на глазах у всей эскадрильи. «Юнкерс», удирая от Рассохина, безграмотно сделал разворот и врезался в сосну. Пять «юнкерсов», заметив приближающиеся советские истребители, сбрасывают бомбы на свои войска, чтобы скорее удрать. «Мессершмитт», сопровождая «юнкерс», неуклюже повернулся и протаранил его. Все эти картинки утверждали то, что каждому из них было уже известно по опыту: как летчики и воздушные бойцы они были искуснее немцев, обладали большим мастерством, и преимущество врага заключалось только в количестве самолетов.

Кроме своих рисунков, Кабанков помещал в «Боевом листке» и свои стихотворения. Впрочем, были это не стихотворения, а одна длинная поэма, не имевшая, как и музыка Кабанкова, ни начала, ни конца. Называлась она «Месть». В «Боевом листке» он помещал отрывки из нее, и всегда под заголовком каждого отрывка стояло в скобках слово «продолжение», а в конце – «продолжение следует». В отличие от рисунков, в поэме не было ничего смешного. Он писал в ней обо всем, что думал и что видел, и часто вспоминал Новгород, в котором родился и вырос:

Все важнейшие события, которые случались с летчиками в боях, на следующий день появлялись в очередном продолжении поэмы. Когда Чепелкин, над которым он постоянно посмеивался в своих рисунках, оказался окруженным четырьмя «мессершмиттами» и был спасен только потому, что ему на выручку кинулись все остальные летчики эскадрильи, он написал: