– Где Слава? Не появлялся?

– Вернется, – отвечала Соня.

Но она и сама волновалась. Накинув шерстяной платок, она раза четыре выбегала из дому и исследовала окрестные дворы. И уже в сумерках собиралась бежать в пятый раз, когда он наконец явился.

Он был весь в мокрой глине. Пятна глины лежали даже на его озябшем синем лице. Но он был доволен, глаза торжествующе блестели из-под мокрых бровей.

– Вот! – сказал он.

И вывернул из карманов на стол шесть больших грязных картофелин.

– Откуда? – спросил дедушка.

– Уж я знаю откуда…

– Нет, ты скажи откуда! – рассердилась Соня. Она боялась, что он украл.

– Выкопал, – сказал Слава.

– Выкопал? Где?

– Уж я знаю где. Из земли. У меня было семь, но одну я съел.

– Сырую?

– Сырую. Теперь я знаю место. В следующий раз я дальше пойду.

– Никуда ты не пойдешь в следующий раз, – сказал дедушка.

Слава в ответ только свистнул. Дедушка пошел в кухню готовить картошку. Соня потребовала, чтобы каждому дали ровно две картофелины, но дедушка нарезал их на мелкие кусочки, и проверить, сколько досталось каждому, оказалось невозможным. На дне какой-то своей научной скляночки нашел он целую чайную ложку рыбьего жира. Жареная картошка, пахнущая рыбой, оказалась необыкновенно вкусной. Соня и Слава ели ее в столовой. Дедушка уверял, что съел свою порцию, пока готовил.

Только поев этой восхитительной картошки, Соня почувствовала настоящий голод. Ей так захотелось есть, что ночью она просыпалась от голода. Утром томительное, тянущее чувство пустоты внутри еще усилилось, и она уже не находила себе места. Слава, напившись горячего чая и съев свой ломтик хлеба, сразу ушел. Она поняла, что он идет за картошкой, и не сказала ему ни слова.

Она ждала его весь день. День был морозный – первый морозный день в году, – вчерашние лужи замерзли, сыпал мягкий сухой снежок. В сумерках вернулся Слава. Он не принес ничего: земля смерзлась, и копать было невозможно.

На другой день на лестнице Соня встретила соседку, которая жила через площадку, в квартире 27. Соседка сильно изменилась. Соня пристально посмотрела на нее.

– Что, похудела? – спросила соседка.

Она действительно, может быть, немного похудела, но не в этом заключалась главная перемена – она словно вся стала меньше, лицо ее потемнело.

– Я все худею, худею! – быстрым шепотом сказала она. – С меня юбка сваливается! Что с нами будет, Сонечка? Мы все умрем…

Рот ее был приоткрыт, губы дрожали.

– Мы не умрем, – сказала Соня хмуро. – Они умрут.

– Кто они?

– Немцы.

Соседка недоверчиво посмотрела ей в лицо:

– Ты так думаешь? Почему?

Соня совсем не знала почему. Она сказала это неожиданно для самой себя. Она ничего не могла объяснить и потому прибавила как можно многозначительнее:

– Вот увидите.

И ушла.

Натиск немцев был отбит, налеты на город и на корабли стали редки. Но всем было ясно, что доверять этому нельзя. И эскадрилья день за днем с утра до вечера кружила над берегами, над морем, стараясь не пропустить врага в непроглядном тумане, который давно уже висел над водой и землей и не рассеивался.

Морозы в ту осень ударили рано, и намокшая после дождей земля смерзлась, чуть припорошенная снегом. Аэродром стал тверд, как чугун, весь в жестких выбоинах и колеях. Самолеты при взлетах и посадках подскакивали, прыгали; всякий раз казалось, что уже следующего прыжка они не выдержат и просто рассыплются. Земля была как чугун, в воздухе стоял мороз, но море остывало медленно, и густой пар днем и ночью поднимался от теплой открытой воды. Этот пар и был тот туман, которого не мог разогнать никакой ветер, и все знали, что туман этот уже не рассеется до тех пор, пока лед не покроет воду.