– Ну, как ты, Егор? – Гаранин всмотрелся в Кухтина. – Вижу, вижу – в надводном положении тебе лучше, чем в подводном.

– Лучше, – прошептал Кухтин.

– Скоро придем в Куйвасту, самого хорошего доктора к тебе позовем. Верно, фельдшер? Ну вот. Держись, Егор. У нас много еще будет дел на войне.

– Знаю, – сказал Кухтин, превозмогая приступ боли.

К полудню шло, когда «эска» добралась, доковыляла до рейда эстонского городка Куйвастэ. Еще издали Сергеев с мостика увидел в бинокль на фоне зеленого берега силуэт крейсера «Киров», флагманского корабля Балтфлота. Очень он выделялся красотой и мощью среди скопления кораблей. Сергеев невольно залюбовался крейсером, – но и мелькнула опасливая мысль: если базы в Рижском заливе потеряны, то надо же выводить отсюда «Киров», а ведь в Ирбенском проливе немцы ставят минные заграждения…

Стояли тут, на рейде, на якорях шесть эскадренных миноносцев, тральщики, десятка полтора вспомогательных судов, торпедные катера. А вот и плавбаза «Смольный», окруженная несколькими подводными лодками.

Ну, «Смольный» – почти дом родной. Там – и помыться и отдохнуть. Сергеев велит сигнальщику поднять позывные, а потом, войдя на рейд и встав на якорь, отправляет на «Смольный» семафор: докладывает о своем прибытии и просит прислать шлюпку за раненым и больным.

Шлюпка-шестерка вскоре пришла. Осторожно торпедисты вынесли из носового отсека и подняли на мостик Кухтина, – оттуда спустили его в шлюпку, удерживаемую отпорными крюками у выпуклого бока «эски». Кухтин, очень бледный, приоткрыл глаза, наполненные болью, прошептал: «Прощайте, ребята…»

Бормотов не хотел уходить, чуть ли не силой пришлось вывести его из отсека. На мостике, хлебнув свежего воздуху, Бормотов зашелся долгим кашлем. Потом, отдышавшись, отвел руки фельдшера Епихина, прохрипев: «Я сам».

Смольнинские матросы взялись за весла, погнали шлюпку к плавбазе. Кухтина и Бормотова сопровождал Епихин. Пошел на «Смольный» и командир Сергеев.

Вернулся он спустя два часа. На вопрос Гаранина коротко ответил: «Кухтин плох» – и сразу прошел во второй отсек, где инженер-механик Лаптев и электрики возились в аккумуляторной яме, во вскрытой батарее.

Гибким движением гимнаста Лаптев выпрыгнул из ямы.

– С расклинкой батареи мы управимся, товарищ командир, – говорит он быстрым южным говорком. – А вот как быть с носовыми цистернами? Наверное, заклепки потекли, нужно зачеканить. Док нужен, товарищ командир.

– Где я вам док возьму, механик? – Сергеев хмуро смотрит на Лаптева, на его раскосые «пиратские» глаза. – Надо до Таллина дотянуть, а там видно будет.

– До Таллина? – удивленно переспрашивает механик.

За ужином Сергеев объявляет:

– Значит, так, товарищи командиры. По приказу комфлота уходим из Рижского залива. «Киров» и другие корабли, в том числе и лодки, переходят в Таллин. Переход – по Моонзунду.

– Там же мелко, Михаил Антоныч, – говорит помощник Бойко. – Мы-то пройдем, а вот «Киров»…

– Пройдет и «Киров». В Моонзунде идут дноуглубительные работы. Нагнали землечерпалок, углубляют фарватер. С крейсера выгружают боезапас главного калибра, лишнее топливо. Чтобы уменьшить осадку. Такие дела. – Сергеев отодвигает тарелку с недоеденной пшенной запеканкой и наливает себе чаю. – Должен сообщить, товарищи командиры, – говорит он, помешивая ложечкой в стакане, – что обстановка на море трудная. К северу от Даго нарвался на минное заграждение крейсер «Максим Горький», взрывом мины ему оторвало нос…

– Нос оторвало?! – ахнул механик Лаптев. – Он затонул?

– Нет. Броневая переборка не дала хлынуть воде внутрь корпуса. «Горький» своим ходом добрался до Таллина. А вот на той же минной банке подорвался и затонул эсминец «Гневный».