«Фольксваген» дернуло, повело вбок, и он неуклюже встал посреди дороги. У Арса тряслись руки, он дико озирался, но по-прежнему видел только тьму и тусклое свечение сквозь сплошные струи; потом вдруг, словно мешок камней вывалили ему на крышу, прямо над головой прокатился гром, сбоку выросла ветвистая молния, показавшая, что рядом с машиной никого нет. Он перевел дух: показалось? Ну, в крайнем случае, сбил взбесившуюся лисицу… Нет, для лисицы удар был слишком тяжел… Арс понял, что уехать, не посмотрев, не получится, и, быстро подумав, содрал через голову свитер: конечно, сейчас придется промокнуть до нитки – но он вернется в машину, оботрется льняной салфеткой, что всегда лежит в бардачке, и наденет сухой свитер, а рабочие брюки есть в багажнике – так что дальше поедет, по крайней мере, не холодным и не мокрым. Снова грохнуло и сверкнуло – но уже, кажется, подальше, можно не опасаться, что молния жахнет по макушке. Он надел на лоб сильный светодиодный фонарь, глубоко вдохнул, зачем-то задержал дыхание и выскочил на дорогу посмотреть, не нашел ли бесславную смерть у него под колесами какой-нибудь обезумевший в грозу зверь, – впрочем, Арс крепко надеялся, что никого не увидит и через минуту со спокойной совестью покатит дальше. Ливень стегнул его ледяными плетьми по неостывшим плечам, по сгорбленной спине, он беспомощно съежился, обернулся, нацелил свой третий, циклопий глаз на кипевший пузырями асфальт…
Это был не зверь. В двух метрах боку от машины лежала без движения женщина с мокрой копной светлых волос. Алые туфли на платформе сияли на черном, как два раздавленных тюльпана. Арс не чувствовал ног, когда делал эти несколько шагов к ней, но узнал шестым – седьмым, сотым, стотысячным! – дремучим чувством, даже не подойдя: он сбил ту самую старую трассовую путану, которую видел на автобусной остановке еще днем, беззаботно подъезжая к Пскову.
Прыжок в Лету
В реке золотая вода. Арсику еще нет семи – и поэтому цвет воды его совершенно не удивляет. И взрослые, и дети, и сразу две собаки, маленькая рыжая и большая черная, – все резвятся, каждый по-своему, в жидком золоте. Здесь, у берега, мелкая заводь под названием «лягушатник», с двух сторон огороженная зелеными рощицами остролистых камышей, вполне созревших, с бархатными коричневыми колбасками наверху. Прошлым летом, когда Арсик был еще маленький, он думал, что заводь так называется, потому что в ней много лягушек, и боялся идти купаться, чтобы случайно не наступить под водой на одну из них. Представлял, как это было бы противно: вдруг нащупать внизу что-то невидимое, мягкое, круглое, скользкое – живое… Он молча упирался, когда мама вела его в воду, сгибал колени и вис у нее на руке – она только удивлялась: почему все дети так радостно плещутся в теплой мелкой воде, а ее сынок так боится? Наконец, когда мальчик решился спросить про лягушек, мама рассмеялась и объяснила, что маленькие лягушата – это детки, которые не умеют плавать, просто их так ласково называют. А «лягушатник» – безопасное место для купанья детей: здесь нельзя утонуть, потому что неглубоко, а дно ровное и твердое, чуть ребристое, как гребенка. Тогда Арсик обрадовался и радостно побежал купаться голышом.
А сейчас он уже осторожно входит в воду в трусиках, потому что стал большой: осенью отправится в школу, какой-то спортивный «интернат» на Васильевском. «У нас тоже рядом с домом в городе есть интернат. Там дебилы учатся, – сообщил ему только что Севка из углового дома и деловито спросил: – Ты дебил, что ли?». Кто это такие, Арсик не знал, а мама с папой сидели далеко, под деревом, и он постеснялся бежать через весь пляж спрашивать, поэтому притворился, что знает, сделал умное лицо и ответил: «Да». Но Севка почему-то усмехнулся и легонько ткнул его двумя пальцами в живот – но это вдруг оказалось так больно, что Арсик согнулся, стал медленно оседать на колени – и, наконец, плюхнулся прямо в воду у самого берега. Хотел зареветь, обернулся на маму: она, хотя и видела, как поступили с ее сыном, не спешила на помощь, как раньше, хотя дернулась встать, – это он заметил. Только папа крепко удержал ее за руку и что-то резко сказал. Арсик даже знал, что: «Сам встанет, не сахарный. Тряпку растишь, а на мужика!». И мама покорно осталась сидеть, обхватив руками свой живот, огромный и круглый, словно под платьем спрятался мяч. Там, внутри, у нее пока лежал ребеночек – сынище. То есть, большой такой сын. Сегодня, когда они пришли на пляж и расстелили широкое байковое одеяло, папа и Арсик разделись, но мама постеснялась своего большого живота и осталась в желтом платье без рукавов, а папа постучал по ее животу, как в дверь, и сказал: «Ого, еще больше стал! Представляю, какой там сынище растет! Наследник!» – и засмеялся. Арсик подумал, что папа теперь стал добрым, потому что раньше никогда не бывал веселым. Он осмелился спросить: «А может, там большая девочка? Сестренка?» – и тоже осторожно постучал кулачком. Но папа вдруг посерел лицом, выдвинул челюсть и злобно прошипел маме в лицо: «Ты когда-нибудь уймешь своего пащенка?! Или я за себя не ручаюсь…». «Барсенька, нельзя спорить с папой! – пролепетала мама, и Арсик откуда-то сразу понял, что мама вовсе не хочет так говорить, но ей приходится. – Иди поиграй с мальчиками или поплавай в речке».