О Рим! Круты истории витки!
Республиканский меч воздев над миром,
Ты грозным высился ориентиром,
Полсвета взяв в имперские тиски.
Но от жестокой варварской руки
Зенит перевернулся, стал надиром.
А ныне вьется флаг в просторе сиром
Трехцветный – Провиденью вопреки.
Алкая власти, некогда орел
К двойному свету рвался в синеву,
И мир дрожал перед твоей десницей.
В Едином ты величие обрел, —
Паломники идут склонить главу
Пред Пастырем, томящимся в темнице.
Монте Марио
Сонет на слушание Dies Iræ[26]в Сикстинской капелле[27]
Но, Господи, зардевшийся бутон,
Голубка и печальная олива, —
Любовь Твоя в них столь красноречива,
Что я не карой – кротостью сражен.
Тобою виноград отяжелен,
Ты – в звуках птичьего речитатива,
Гнездо свивает птица хлопотливо, —
Лишь Ты один пристанища лишен.
Приди, когда осенний краток день
И листья желтизной обведены,
Поля пусты, и одиноки – дали.
Когда снопы отбрасывают тень
В серебряном сиянии луны, —
Прииди, Жнец. Мы слишком долго ждали.
Пасха[28]
Под пенье труб серебряных народ
Благоговейно преклонил колена.
Поверх голов я видел, как степенно
Епископ Рима движется вперед:
Торжественно свершает крестный ход
В расшитой ризе, в альбе белопенной,
Священник и король одновременно
С тремя венцами в блеске позолот.
Но, словно сдернув прошлого покров,
Я очутился с Тем, кто шел вдоль моря,
Сбив ноги, утомлен, простоволос.
«У лис есть норы, и у птицы – кров,
Лишь мне бродить, с бездомностью не споря,
И пить вино, соленое от слез».
Стезям Твоим, Спаситель, научи!
Душа моя не ведает исхода.
Тяжка Генисарета несвобода,
И тает жизнь, как бледный воск свечи.
Иссякли в сердце светлые ключи,
Зане его испорчена природа.
Мне быть в аду, иль я уже у входа? –
Господень суд свершается в ночи.
«Он спит, иль занят чем-то, как Ваал,
Не отвечавший на слова пророков,
К нему взывавших на горе Кармил?»
Подарит тьма, в сиянье покрывал,
Ступни из меди, исполненье сроков
И безотрадный взор, лишенный сил.
Передо мной был океан бесплодный;
Волна хлестала брызгами в меня,
Горело пламя гибнущего дня,
И жуткий вихрь ревел над ширью водной.
Заслышав в небе чаек стон голодный,
Вскричал я: «Жизнь – мучение и мрак!
Не зреет в сей пустыне плод и злак,
Как ни трудись в работе безысходной!»
Пусть нет числа на неводе прорехам,
Его метнул я в скорбном ожиданьи
Того, что вскоре окажусь на дне.
И я нежданным награжден успехом –
Из черных вод минувшего страданья
Восстало тело в дивной белизне!
Ты боли мира этого чужда, —
Лилейный лоб не тронула тревога,
Твой взор остановился у порога, —
Так в легкой дымке светится вода.
Ланиты от любовного стыда
Не вспыхивали, рот прикушен строго.
И белоснежна шейка-недотрога,
Но мрамор оживает иногда.
Пусть с губ моих высокие слова
Слетают, – но, дыша благоговеньем,
Я поцелую разве узкий след.
Так Данте с Беатриче, знаком Льва
Отмечен, просветленным видел зреньем
Седьмых небес слепящий горний свет.
Новая Елена[35]
Где ты была, когда пылала Троя,
Которой боги не́ дали защиты?
Ужели снова твой приют – земля?
Ты позабыла ль юного героя,
Матросов, тирский пурпур корабля,
Насмешливые взоры Афродиты?
Тебя ли не узнать – звездою новой
Сверкаешь в серебристой тишине;
Не ты ль склонила Древний Мир к войне,
К ее пучине мрачной и багровой?
Ты ль управляла огненной луной?
В Сидоне дивном был твой лучший храм –
Там солнечно, там синева безбрежна;
Под сеткой полога златою, там
Младая дева полотно прилежно
Ткала тебе, превозмогая зной,
Пока к щекам не подступала страсть,
Веля устам соленым что есть силы
К устам скитальца кипрского припасть,