Моей печали, так как только твой
Напев похитить может на лету
Озвученную радость, но нема
Скорбь, для которой грудь моя – склеп,
если не тюрьма.
Пой, птица, вестница Господних мук!
Яви мне изможденный лик Христа;
Касался я Его пронзенных рук
И целовал разбитые уста;
Что если Он со мной наедине
Сидит, покинутый людьми, и плачет
обо мне?
Извилистую раковину прочь
Отбрось ты, Память; лютню ты разбей,
О Мельпомена; музыке невмочь
В слезах рассеять множество скорбей!
Умолкни, Филомела, не дразни
Сильванов жалобой твоей в нетронутой
тени.
Умолкни, птица, или перенять
Попробуй лад смиренного дрозда;
Отчаяньем не стоит опьянять
Лесов английских даже и тогда,
Когда Борей уносит песнь твою,
На юг, назад, чтобы звучать в Давлийском
ей краю.
Мгновенье, и взволнуется листва:
Эндимион почувствует луну,
И Темза дрогнет, услыхав едва,
Как начал Пан выманивать одну
Наяду из пещеры голубой,
Заворожить ее готов тростинкою любой.
Еще мгновенье, и заворковать
Голубке; серебристая краса,
Дочь волн руками рада обвевать
Любимого, когда через леса
Золотокудрый мчится, взволновав
Дриопу; правит лошадьми веселый царь
дубрав.
Мгновенье, и нагнется сонм дерев,
Целуя Дафну бледную, когда
Очнется лавр, а Салмацис, узрев
Ее красы, являет без стыда
Луне свои, тогда как Антиной
С улыбкой сладострастной шел вдоль Нила
в час ночной,
На красный лотос черный дождь волос
Своих роняя, и погружена
В струящееся море свежих роз,
Нетронута, полуобнажена,
Сияет Артемида, и в своем
Зеленом капище пронзен олень ее копьем.
Молчи, молчи, ты, сердце, замолчи;
Ты вороновым не маши крылом,
О Меланхолия, в глухой ночи
С воспоминаньем грустным о былом;
И прекрати, ты, Марсий, скорбный стон!
Напевов жалобных таких не любит Аполлон.
Мечтаний больше нет. В лесах мертво,
Смолк на полянах ионийский смех,
В свинцовых водах Темзы ничего
Не видно; отзвук Вакховых утех
Рассеялся. Настала тишина,
Лишь в Ньюнхэмском лесу еще мелодия
слышна,
Печальная, как будто сердце в ней
Людское рвется, ибо в наши дни,
Привязчивая музыка родней
Слезам, и память музыке сродни;
Что, Филомела, скорбный твой завет?
Нет ни сестры твоей в полях,
ни Пандиона нет,
Но и жестокий властелин с клинком
В кровавой паутине древних дат
И родословий больше не знаком
Долинам здешним, где валяться рад
Студент с полузакрытой книгой; там
Влюбленным сельским хорошо гулять
по вечерам.
А кролик прыгает среди крольчат,
Жилец прибрежных ласковых лугов,
Когда мальчишки бойкие кричат,
Приветствуя регату с берегов,
А паучок, неутомимый ткач
На маленьком своем станке, не зная неудач,
Работает, и серебрится ткань;
По вечерам пастух своих овец
В загон плетеный гонит; брезжит рань,
С гребцом перекликается гребец,
И куропаток возле родника
Спугнуть способен иногда их крик
издалека.
Бесшумно возвращается на пруд
Ночная цапля; стелется туман,
И звезды золотые тут как тут;
Таинственный цветок нездешних стран,
Луна взошла, беззвучный свет лия,
Царица плакальщиц в ночи, немая плачея.
Не до тебя луне, когда возник
Эндимион; он близок, он совсем
Как я, как я; моя душа – тростник
И потому, своих не зная тем,
Отзывчивый, звучу я сам не свой
На нестихающем ветру печали мировой.
Коричневая пташка прервала
Чарующую трель, но не замрет
Она мгновенно; слышатся крыла
Летучей мыши, чей ночной полет
Расслышать помогает мне в лесу:
Роняют колокольчики по капелькам росу.
От пустошей угрюмых вдалеке,
Где путника преследует ивняк,
Мне Башня Магдалины в городке
Сияньем подает надежный знак,
И колокол звенит на склоне дня:
В Христову Церковь на земле торопит
он меня.