Редкие поездки в Белград, еще реже – домой в Петербург. Две книги в год, архивы королевского дома, и медленно раскручивающееся колесо новой жизни.

Слава, как это всегда бывает, обрушилась на нас словно летний ливень.

– Ты смотрела утром телевизор?! – кричала в трубку Зорана, моя белградская подружка. – Ваш путеводитель объявили книгой года!

Нет, не то чтобы для меня это было в новинку, – скажем так, без ложной скромности, – но вот на этом месте, в это время и именно с этой книжкой в руках, мы с Рыбаковой никак не ожидали.

Книга-эссе, где между Таниных точных наблюдений и моих художественных изысков уже начало прорастать и захватывать это удивительное чувство балканского счастья.

Книжку дарили друг другу президенты, журналисты называли визитной карточкой Сербии, а читатели путешествовали по стране с книгой в руках, страница за страницей.

– Скажи, – а что ты чувствовала, когда первый раз приехала в Белград?

– Я чувствовала, что я добежала.

– Я договорился со Стойке, мы сделаем нормальную студийную запись песен через пятнадцать дней.

– У нас достаточно времени, все успеваем. Но хорошо, что ты вчера прислал эту запись. Правда, хорошо.

Я переволновалась, когда Асе Штейн текст показывала. Немного дыхание сбилось. И тут эта песня… Как обычно, сработало, спасибо.

– Да не за что совершенно! Если тебя что-то мотивирует, ты только скажи, я сделаю… А что Ася сказала?

– Ася назвала это – «Декамерон».

Он помолчал, подбирая слова, а потом спросил участливо, словно у постели больного:

– А на какой ты главе?

– На девятой. В двадцать восьмой ты заболеешь.

– Не я. Персонаж.

– Спасибо, что помнишь.

– Тань. Представляешь, в Галину машину такси врезалось. Она сама в порядке, а машина разбита.

– Слава Богу, сама цела. Но какие для нее расходы и шок!

– И так все на живую нитку. И муж уехал.

– Но, если виноват тот, кто врезался, ей должны по страховке платить.

– Видела я этого мужа.

– Правда, выплачивают не скоро.

– Знаешь, как у нас в Питере говорят, муж объелся груш.

– Она и так бьется изо всех сил, и тут такая подножка, и эту страховку так долго ждать.

– Извини, но я не понимаю, как женщина может жить без мужчины. Мне всегда было нужно как минимум два.

– Тебе везло на мужчин, которые решают твои проблемы. А мне – на мужчин, которые добавляли мне свои.

– Я таких выбираю. Вот посмотри: восторги – восторгами, а этот балканский красавец решает мне мою главную проблему.

– А какая у тебя главная проблема?

– Моя главная проблема – я и Балканы. Или я на Балканах. Или Балканы во мне. Называй как хочешь. Но он это решает для меня.

– Рюлова, что я буду делать, когда дойду до постельных сцен? Срочно выздоравливай, заводи любовника-серба и будешь делиться впечатлениями.

– А что сразу я? А сама?

– Ты в уме, подруга? Я замужем. Прикинь, как это я буду делиться впечатлениями?

– Иди сюда, – зовет Рюлова, я неохотно оставляю веранду с видом на косогор и перемещаюсь в накуренную кухню, – смотри, что я нашла! Проморолик твоего серба.

Рюлова так близко наклоняется к экрану, что кажется, сейчас упрется в него носом. При мне бы хоть очки надевала.

– Нет, ты только приготовься заранее. Повторяй за мной – это не он. Это не он. Это сценический образ.

Камера берет его сзади, со спины, медленно наезжая на его отображение в зеркале. Чуть небрежен. Рубашка расстегнута, и он медленно проводит ладонью по открытому вороту, словно примериваясь к чему-то. Модная темная небритость, как рамка, придает лицу картинность. Камера приближается и дает крупный план: чуть презрительный взгляд из-под полуопущенных век, он закуривает, продолжая внимательно рассматривать в зеркале каждое свое движение, как магнитом притягивая и заставляя зрителя переводить взгляд от этих темных глаз вниз, к узкой улыбке, которая бежит по губам, не задерживаясь и возникая снова.