«Непостижимая, знаешь ли, вещь, – не раз задумчиво говаривал Эшвелл. – Нам предлагают тысячи тел, а поди-ка, сыщи по-настоящему сочное и юное – семь потов сойдет».

«Все по-настоящему юные бедны как церковные мыши, вот в чем горе-то, – отвечал ему Бодли. – Ко времени, когда они расцветают, у них уже и чесотка заводится, и передних зубов не хватает, и под волосами парша… А если тебе требуется маленькая алебастровая Афродита, приходится, хочешь не хочешь, ждать, когда она станет падшей женщиной».

«Стыд и срам. Но Бог надеждой нас благословил. Я вот только что прочитал в „Новом жуире“ о двух девочках с Друри-лейн…»

Уильям силится припомнить имена девочек или хотя бы имя их Мадам – пытается представить себе страницу текста из путеводителя – ничего не получается. В память его врезался лишь номер дома, состоящий из дня и месяца собственного его рождения.

Дверь борделя распахивается перед Уильямом Рэкхэмом в тот же буквально миг, как он дергает за снурок звонка. В приемной темновато, Мадам далеко не молода. Похожая на карлицу, она сидит на софе, сцепив на лоне покрытые вычурным узором морщин ладошки. Сколько-нибудь отчетливых воспоминаний о том, как должно обращаться к ней или к любой другой представительнице ее породы, Уильям не сохранил и потому просто упоминает о «Новом лондонском жуире» и просит предоставить в его распоряжение «двух девушек – парой».

Красноватые глаза старухи, словно плавающие в медовых тонов влаге, слишком густой для слез, взирают на Уильяма с сострадательной озабоченностью. Старуха улыбается, показывая череду жемчужных зубов, однако напудренный лоб ее покрывается складками. Сложив крышей ладони, она легко постукивает ими себя по носу. Жирный серый кот решается вылезти из-за софы, но, завидев Уильяма, ретируется.

Внезапно старуха разжимает ладони и взволнованно разводит их, приподняв кверху, точно на них с небес или, по меньшей мере, с потолка само собой упало потребное решение.

– А! Две девочки! – восклицает она. – Двойняшки!

Уильям кивает. Он не помнит, были они двойняшками в то время, когда о них писал «Новый лондонский жуир», или не были; не приходится сомневаться, впрочем, что первого цвета юности обе уже лишились и это потребовало измышления новой приманки. Мадам удовлетворенно закрывает глаза, улыбается, веки ее отливают в цвет сырой копченой грундики.

– Клэр и Алиса, сэр. Мне следовало сразу понять это – такой мужчина, как вы, сэр, – вы и должны были пожелать лучших моих девочек, весьма и весьма спесиальных. – Выговор и склад речи Мадам отзываются чем-то иностранным, отчего трудно понять, насколько хорошее или дурное воспитание получила она когда-то. – Я прослежу, чтобы они подготовились к встрече с вами.

Мадам поднимается с софы, почти не став от этого выше, но потянув за собой многие ярды темного волнистого шелка, и словно бы собирается сразу проводить его наверх. Впрочем, тут же и наступает театральная пауза, Мадам потупляется, якобы пристыженная словами, которые ей приходится произнести:

– Возможно, сэр, чтобы не беспокоить вас после?.. – И она снова поднимает на Уильяма наполненные полупрозрачной влагой глаза.

– Разумеется, – произносит Уильям и полных пять секунд вглядывается в ее отвратительную улыбку, прежде чем спросить: – И… какова же цена, Мадам?

– Ах да, прошу прощения. Десять шиллингов, если вас не затруднит.

Мадам с поклоном принимает от Уильяма монеты, затем дергает за один из трех тонких, висящих над перилами лестницы шнуров.

– Всего пара мгновений, сэр, большего им не потребуется. Прошу вас, присядьте в одно из