– Вот и пошастайте, – сказал Кольцов жестко. – Комбат даст вам людей. Организуйте три-четыре команды – в разные стороны. Берите скот под расписку, с возвратом. Лучше, если со своими погонщиками. Так и им спокойнее, и нам надежнее. Сами знаете, с волами новичку не управиться.

– Хорошо, – хмуро, не по-уставному отозвался Грец и обернулся к Закруткину. – Выстройте людей, товарищ красный командир!

Через четверть часа половина батарейцев, разбившись на команды, отправились на поиски тягла. А вторая половина принялась с уханьем и кряканьем, под команды взводных, скатывать гаубицы на скрипучий бревенчатый настил и оттуда, придерживая орудия канатами, спускать их на землю.

Наконец все орудия стояли у рампы, зарывшись колесами в песок, такие грозные и такие беспомощные без тяги. Следом за гаубицами спустили на землю две звукометрические установки на данлоповских колесах.

И теперь батарейцы покуривали, глядя на село с церковной колокольней, на бескрайнюю степь, по которой ветер гнал поднятые с шляха полосы мелкой, противной пыли.

– Черт знает что! – ругался Лев Генрикович, укутывая свои чуткие приборы тряпками. – Последнее слово военной акустики – и не может действовать без каких-то волов…

– Гражданская война – свои законы, – объяснил ему, как первокласснику, Кольцов. – Возьмите, к примеру, тачанку. Это что за военный инструмент? Совмещение телеги, лошадей и пулемета. Могли бы вы представить себе на германской войне тачанку? Куда ее, на проволочные заграждения?

– Ну тачанка – она, как тюльпан, только летом хороша, – вмешался в разговор Закруткин. – А зимой – тьфу!

– А почему! – вмешался один из батарейцев. – Зимой махновцы по хатам сидят, около баб греются. Это ж ихнее изобретение, оно – для лета.

Рассмеялись.

И все же Кольцов постепенно утерял то теплое и веселящее душу чувство боевого братства, которое грело его во время их недельного путешествия по замысловатым линиям железных порог. Грец! В нем была причина.

Павел знал породу таких людей. Они встречались и у своих, и у белых. Угрюмые, ограниченные человеконенавистники, которые считали необходимым истреблять тех, кто думает не так, как они. В мирное время они просто слыли бы злыднями, пакостниками, ябедами, их бы чурались, да и только. В войну же их односторонность и злоба не только были простительны, они поощрялись и даже возвышали их.

Кольцов был уверен, что Грец найдет повод, чтобы последовать вслед за ним к Бериславу. Он не из тех, кто прощает. Такие, как он, в темноте или в сутолоке боя стреляют в спину…

Ждали своих посланцев всю ночь. Перед рассветом по дальним выбалочкам поплыл серый, постепенно розовеющий туман. В голых степях, которые на много верст тянулись вокруг и были загадочны, как американская саванна, ночью постреливали, раздавались пугающие птичьи крики и тоскливый волчий вой. По совету Кольцова комбат еще с вечера выслал к наиболее глубоким, поросшим чагарником балкам пулеметные посты. Тужась и ворочая тяжелые станины, также на всякий случай развернули во все стороны, вкруговую, гаубицы. Поднесли заряды с картечью. Но было тихо. Хотя Кольцов чувствовал, что и степь, и балки с их непроходимыми зарослями шиповника и гледа, вымахавших в два человеческих роста, живут. Там кто-то ходит, перекликается.

Он был уверен, что степь неустанно следит за ними и может в одно мгновение вдруг превратиться в бешеную стаю конников с обнаженными клинками, а затем вновь успокоиться, стать тихим пейзажем. Дикая степь!..

Утром, когда солнце уже загнало туман на самое дно балок, в осенний холод постоянной тени, появились первые команды. Пригнали табунок брабантов, огромных, медленно ступающих чалых коней-тяжеловесов, чьи спины были широки, как немецкие двуспальные кровати, а ноги, поросшие по бабкам длинным шелковистым волосом, ступали по-медвежьи косолапо и с такой же мощью и силой. Эти лошади не знали, что такое бег, игра на степных просторах. Коннозаводчики вывели их для тяжелой работы, и такая работа была их игрой. Повозку с упряжью они тащили как пушинку.