Слова пытались вытолкнуть ком из горла, но он не выталкивался. Я с трудом выдавил:

– Я без денег. Мне бы хоть телефон зарядить – классуха там, наверное, всех на уши поставила.

Он нырнул в квартиру, не забыв закрыть дверь, и высунулся с деньгами. Ком смятых купюр – не знаю, сколько там было. Отец сунул мне в руки этот ком, и даже подтолкнул немного. Сквозь неплотно прикрытую дверь из квартиры до меня долетел детский голосок. Там играл ребёнок.

– Тоха, где тебя найти завтра?

– Да иди ты… – ответил я, и ушёл.

Ревность и обида гнали меня куда-то, куда глаза глядят. К груди я прижимал скомканные деньги. Проходя через какой-то двор, я услышал грубый окрик – он-то и вырвал меня из состояния туманной досады.

– Эй, щегол! Закурить не будет?

Я вынырнул из своих переживаний и сразу оценил обстановку: в тёмном дворе один с толпой гопников, и с деньгами в руках. Мозги для оценки ситуации были, а вот сил у меня никогда особо не было – неспортивный мальчик.

– Я не курю.

Они подошли ближе.

– Можете забрать деньги. Только полтинник на проезд оставьте. – как можно твёрже сказал я.

– Можем. – согласился тот, что окликнул. – Показывай, что ещё есть?

И поскольку я был против, чтобы они забирали телефон, меня начали бить. Били сильно, чётко, слаженно. Последнее, что помню из того вечера: я лежу на земле, пытаясь прикрыть голову, чей-то ботинок мелькает перед глазами, и я проваливаюсь во мрак.

Когда очнулся, то почувствовал тяжесть. Меня что, прикопали где-то? Я вспомнил, что били. Убили? Или не добили, и просто завалили чем-то? Но почему только ноги? И почему мне не больно, а уютно и тепло? Тяжесть вдруг переместилась и чихнула. Я заорал, но крика не вышло – только сипение.

– Очнулся? Слава Богу. Рич, слезь с него! – сказала рядом какая-то женщина, и я открыл глаза.

Увидел спрыгивающую с дивана овчарку, и женщину, наклонившуюся надо мной, заботливо укрытым одеялом.

Анна Егоровна, так её звали. Военврач на пенсии. Она рассказала, что нашла меня без сознания в кустах около гаражей. Без куртки и кроссовок. Зря меня тётка принарядила в Москву, конечно.

– Тебя ищут, наверное? Но я в милицию пока не звонила. Ты просто здорово по голове получил, вот и провалялся ночь без сознания. Судя по реакции зрачков, всё в пределах нормы. Я тебе вколола кое-что, чтобы рёбра шибко не болели. Ну, рассказывай?

Я рассказал. Потом Анна Егоровна выспросила мой домашний номер, и как-то так поговорила с моей матерью, что обошлось без скандала. Я был потрясён. Мама попросила дать мне трубку. Она плакала. Не гундела! Плакала…

– Мам, позвони Екатерине Ивановне. Успокой её. Ладно?

– Как…? А ты, разве, не поедешь в гостиницу.

Анна Егоровна забрала у меня телефон и объяснила матери, что мне нужно отлежаться.

– Нет. Нет. Приезжать не надо! Поправится, и я его посажу на поезд. Адрес мой, естественно, запишите. И телефон.

После того, как они поговорили, эта добрая, едва знакомая женщина, покормила меня. Я так устал, пока ел, что снова уснул. Провёл я у Анны Егоровны неделю, пока не смог нормально передвигаться самостоятельно. Если честно, уезжать мне от неё не хотелось совсем. Пока я находился в её квартире, она мне говорила по поводу моей ситуации. По поводу отца:

– Человек слаб. Не все могут противостоять людям и обстоятельствам. Точнее, мало кто может. Пока не побудешь в чужой шкуре – не суди. Жизнь сама всё расставит по местам. Вполне может случиться так, что вы ещё увидитесь, и ты сможешь простить. Да и он, глядишь, поймёт что-то. Всё меняется, Антон. Только успевай поворачиваться к жизни лицом.