Я полежал полминуты, скинул пиджак и брюки и засунул себя в шкаф с тряпичным имуществом. И услышал, что мама встала на пороге.

– Ты что там ищешь? И почему явился так рано?

– Выгнали, наверно, – подала голос моя сестрица.

– Сама ты «выгнали»!.. Я не насовсем, а на перерыв… Мама, а где мои шмотки, в которых я в том году вернулся из лагеря?

– Ваши «шмотки», молодой человек, я еще осенью выстирала, погладила и положила в общий шкаф… А что, вас наконец освободили от обязательных фрачных пар?

Я выбрался из шкафа и поддернул трусы.

– Ну… не совсем освободили, но сделали послабление…

– Может быть, наденешь парусиновые брюки и белую водолазку?

– Не, мам… хочу тот испытанный в походах прикид. В нем лучше ощущается лето. И к тому же – ради солидарности…

– Опять эти словечки! «Прикид»!.. А что за солидарность? – спохватилась мама.

– Да есть у нас Чибис. Максимка Чибисов. Его тетушка гнобит…

– Клим, опять жаргон?

– Ну правда гнобит. Додумалась… – И я коротко рассказал о невзгодах Чибиса.

– По-моему, у его тети очень правильные взгляды, – сказала мама.

– Конечно! Он и сам так считает. Но только неуютно ему одному в таком прик… костюме. А тут будет моральная поддержка.

– Поддержки не будет. У тети Чибисова есть договоренность со школьным начальством. А тебя Маргарита Дмитриевна тут же выставит с треском.

– Ну не сразу же выставит! А ты потом тоже договорись с ней. Скажи, что я выдул целую бутылку пива!

– Болтун!.. Ты знаешь, что я никогда не вру…

– А ты и не ври! Я по правде могу! У папы есть в холодильнике!

Мама подбоченилась и глянула на меня с высоты своего роста. Большая такая, с круглыми руками, с уложенными в тяжелую прическу бронзовыми волосами. И с глазами, в которых усмешливые искорки (ну самая «мамистая мама», как я иногда говорил ей). Ногтем почесала подбородок.

– Смотрю на тебя и удивляюсь: почему ни разу в жизни я не дала тебе даже подзатыльника?

– Потому что я образцовый!.. А как это – ни разу не дала?! Два раза! Один раз еще в детском саду, когда я пришел с горок в обледенелых штанах. А второй – в позапрошлом году! Когда я сказал Лерке, что она клизма навыворот…

– Значит, оба раза не без причины… Только не понимаю до сих пор: что значит «клизма навыворот»?

– А ты выверни Лерку на левую сторону – сразу поймешь… Что, пошла выворачивать?

– В самом деле, болтун. За твоим «прикидом» пошла…

Я подпрыгнул и поболтался на турниковой перекладине, вделанной в дверной проем.

– Сгинь с дороги! – велела мама, возвращаясь. – Вот, облачайся…

Я прыгнул двумя ногами в короткие штаны из серо-зеленой легонькой плащовки. Выдернул из брюк ремешок с чеканной пряжкой, протянул в петли на шортах. Схватил рубашку, тряхнул, прежде чем сунуться в нее головой. Что-то щекотнуло меня по ноге. А мама быстро нагнулась.

– Подожди-ка… – Она держала двумя пальцами пятисотрублевую бумажку. – Клим, это что?

– Естественно, деньги…

– Сама вижу. И они выпали из кармана твоей рубашки.

– Правда?

– Не валяй дурака! Это та ассигнация, которую я потеряла осенью. С ног сбилась и не нашла. Последние деньги тогда были, за день до зарплаты… Клим…

Я помигал, обдумывая ситуацию (словечко-то какое – «ситуация»!). Впрочем, без особой растерянности.

– Ну да. Типичный случай из жизни трудного подростка. Шестиклассник Клим Ермилкин стырил у родителей полтыщи, но не успел истратить на пиво и наркотики и хитро запрятал подальше…

– Я вот тебе сейчас «стырю»!.. Ты можешь что-то объяснить?

– Сей момент… – И я гаркнул на всю квартиру: – А ну иди сюда, Холерия!

Так я называл сестрицу Валерию в минуты справедливого гнева.