– И вот мало вам было, Алексей Петрович! – Мария переложила тряпку из руки в руку, а руки уперла в бока. – Мало! Снова себе приключения ищете?

Аля вздохнула: неуютно ей было в роли приключения. Надо будет объяснить тете Маше, что Алина – другая и что не надо бы ее обижать зазря.

– А вам тут посылку принесли, – Мария удалилась, чтобы вернуться с белой коробкой, перевязанной крест-накрест скотчем.

– От кого?

Обратный адрес был Лехе неизвестен. «Тропическая радость»? Что за фигня?

– Сказали, подарок.

К незнакомым подаркам Леха по жизни относился с немалым подозрением и коробку решил было отправить в мусорное ведро, но после передумал: не хватало, чтобы Алина его трусом сочла. Он вспорол ключом клейкую ленту и крышку содрал, пытаясь попутно отделаться от внутреннего голоса, который твердил, что Леха поступает глупо. Но ничего не произошло. Не было внутри ни бомб, ни отрезанных пальцев, но только живые бабочки. Стоило Лехе сунуть руку в коробку, и бабочки, сидевшие смирно, выпорхнули, пронеслись вихрем сквозь неуклюжие Лехины пальцы. Охнула Алина. Выругалась Мария. Леха же перевернул коробку. На подставленную ладонь выпала рамка. Под стеклом тоже были бабочки: белая и черная, позитив и негатив, разделенные красной нитью. С обратной стороны разноцветные буквы, верно вырезанные из детской книги, складывались в слова.

«Она тебя не любит».

В этом Леха не сомневался. Но ведь полюбит… наверное… если не узнает правду. А узнает – не простит.

– Какая прелесть, – бабочка сидела на Алининой ладони, лениво шевеля крыльями. – Ты только посмотри!

– Ага, – Леха сунул рамку в коробку, а коробку – тете Маше, которая поняла все без слов. – Прелесть. Офигительная. Пойдем, я лучше тебе дом покажу.

Алина видела, что ей не рады. Даже не видела – ощущала кожей, которая болезненно вспыхивала, реагируя на раздраженный взгляд домоправительницы. Седовласая женщина – назвать ее старухой у Алины язык не поворачивался – с волосами, стянутыми в пучок, видела Алину насквозь. И Алина ей не нравилась. Бабочки, впрочем, тоже, но по какой-то другой причине, пока Алине неизвестной. Эта причина заставляла Леху хмуриться и тереть подбородок с самым свирепым видом. Он рассматривал что-то – фотографию? рисунок? – что лежало в коробке, и злился. А потом незаметно – так ему казалось – спрятал этот предмет. И Мария, верная пособница хозяина, поспешила унести коробку, словно опасалась, что Алина сунется смотреть. Ей, конечно, любопытно, но не до такой же степени! И вообще, Алина отдает себе отчет, что у Лехи своя жизнь, свои дела и свои секреты, ее не касающиеся.

Она бы объяснила, но Леха не желал объяснений. Он упрямо тащил ее прочь от бабочек.

– Тут зала… и тут зала… и еще одна…

Комнаты были подавляюще одинаковыми. По форме. Размеру. Содержанию. Черное. Красное и золотое. Менялись пропорции, но не цвета.

– И как тебе хата? – Леха выпустил Алинину руку.

Они стояли в узкой длинной комнате с зеркальной стеной, разрисованной рыбинами. В зеркале отражался кусок сада и легкие шторы на окнах. Их движение рождало пляску теней, и казалось, что рыбы движутся.

Жуть просто.

Но Леху нельзя обидеть.

– Очень… всего много, – вот не умела Алина врать. Ей бы восхититься, но это обилие черного и красного подавляло. – А тебе самому нравится?

– Ну… – Леха сразу как-то и сник. – Оно… это… концептуальное. И выдержанное…

– Леш, – тронув рыбку, Алина убедилась, что та все-таки нарисована. – То есть тебе не нравится?

– Не знаю.

– Тебе здесь уютно?

Иногда он похож на ребенка. Большого такого ребенка, попавшего во взрослый мир и пытающегося притвориться тоже взрослым.