– Именно это и случилось с моей матерью?

– Да, все это ее пугало… она предпочитала верить в ясные, простые вещи. Любила представлять себе мир неким подобием огромного шкафа со множеством ящичков и аккуратными этикетками на них, где все отглажено и тщательно разложено. Она терпеть не могла тайн, необъяснимых явлений. И когда была чуть постарше тебя, убежала из дома, чтобы найти убежище, как она говорила, в «нормальном мире». Она вычеркнула из памяти все, что здесь пережила. Думаю, ей даже удалось убедить себя, что все это было чистой фантазией. Это ведь удобно.

– С тех пор вы больше не виделись?

– Виделись, время от времени… Когда родилась Джулия… и ты. Но ненадолго… Кроме того, это я к ней приезжала. Она ни за что не хотела сюда возвращаться. Я ее не виню. Некоторые люди испытывают ужас перед тем, что называют «иррациональным»[2]. Они не допускают мысли, что существует другой мир. А мне, например, ужасным кажется ваше мировоззрение… Настолько ограниченное. Обычная «реальность» удручает меня, она похожа на тесную одежду, которая рвется по швам при попытке ее надеть. А если каким-то чудом я и сумела бы застегнуть пуговицы, то непременно задохнулась бы в ней.

Вот так, беседуя, они подошли к порогу красивого старого домика с соломенной кровлей… домика, который каким-то странным образом стоял на четырех больших колесах, как грузовик. Пегги растерялась и не осмелилась ни о чем спросить. Спускалась ночь. Оглядевшись по сторонам, девочка отметила, что все жилые дома находятся довольно далеко друг от друга: их разделяют отлогие холмы. Бескрайние поля простирались вдаль насколько хватало глаз. В этой полупустынной сельской местности царила безмятежная атмосфера, ни совы, ни летучие мыши ее не нарушали.

– Входи же! – велела бабушка Кэти. – Здесь никто не запирает дверей.

Пегги толкнула створку, сколоченную из больших разошедшихся досок. В доме пахло яблочным пирогом, пчелиным воском, лавандой, которую клали меж стопок простыней, разложенных на полках громадных шкафов. Внутри дома все было завалено хламом. Повсюду валялись старые книги, коллекции чайников нелепой формы (слон, кенгуру, кит…), разрозненные домашние туфли. Большой розовый кот убежал, заметив голубого пса.

– А! Черт возьми, – пробормотала Кэти Флэнаган, – я о нем и не подумала.

– Твой кот? – спросила Пегги, покрепче прижав к себе пса и не позволяя ему броситься в погоню.

– Как сказать, – вздохнула старушка. – Я сдаю его внаем, как и все остальное. Я колдунья и коммерсантка одновременно, что тут поделаешь! Держу лавочку, мне же надо на что-то жить.

– Ты сдаешь в аренду кошек? – удивилась девочка.

– Да, – ответила бабушка, – но это необычные кошки. Они умеют поглощать плохое настроение хозяев.

– Как это?

– Коты спокойствия (так их здесь называют) действуют, как губки. Они впитывают в себя заботы людей, которые их ласкают. Как только почувствуешь тоску, беспокойство, или горчица защекочет в носу, достаточно взять на колени кошку и ее погладить. И тут же волна беспокойства, заставляющая вас скрипеть зубами, переходит на животное, а к вам возвращается ощущение счастья.

– Надо же! – выдохнула Пегги. – Какое удивительное изобретение!

Бабушка Кэти закашлялась.

– Есть только одна проблема, – пробормотала она. – Через некоторое время животные так переполняются гневом и тревогой людей, что становятся свирепыми. Тогда у них вновь появляются звериные инстинкты, и они убегают. Впрочем, так даже лучше, иначе они разорвали бы хозяев на куски.

Пегги почувствовала, что голова у нее закружилась. Садясь в поезд, она никак не ожидала, что попадет в такой безумный мир.