– Да… у нас, на Дону, вести, что разговаривавшие с ним ребята рассказали, тоже… покуривая, говорил, Михаил. – Всех, кто их удостоен слышать, в недоумение привели. Рас-ка-за-чи-ва-ние. Беда невообразимая. И служба последним Романовым в… э-э… вместо собак сторожевых. Тьфу! Неужели это все правда?

Вопрос был их разряда риторических, Михаил прекрасно знал о многих возможностях характерников вообще и своего друга в частности. Способность определить, правду ли говорит ему человек, была у нескольких характерников. Не говоря уже о возможности подавить волю и заставить говорить правду. Однако Иван посчитал необходимым ответить.

– Михайла, ты же знаешь, что без совершенной уверенности я бы шум поднимать не стал. Побоялся бы опозориться. Мало чего в жизни боюсь, но предстать перед своими казаками легковерным дурнем…

– Но очень…

– Знаю! – перебил друга Иван. – В такое без серьёзных доказательств не поверишь. Есть у него такие доказательства. И не одно.

– Да мало ли чего наговорить можно…

Васюринский довольно оскалился.

– Наговорить, говоришь? Это, конечно, правда. Наговорить много чего можно. И про лошадей говорящих, про собакоголовых людей. А пистолет наговорить можно?

– Что? – атаман, безусловно, понял смысл слова, сказанного куренным, несмотря на непривычную его форму. Но связать с темой беседы не смог. – При чём здесь пистоль?

Ответить Иван не успел. С крыльца раздался призыв:

– Михайло! Иван! Идите вечерять.

Пришлось друзьям прощаться с бывшим гетманом.

– Подождите до завтра, пане гетмане, узнаете ещё много интересного. Аркадий умеет удивлять.

А друзья пошли в избу, где Васюринскому предстояло оправдываться. Ведь именно он передал просьбу пяти авторитетнейшим атаманам резко ограничить количество посвящённых в историю Аркадия. Следовательно, тому же Татаринову пришлось придумывать срочные задания для нескольких ненадёжных атаманов и есаулов. Слишком болтливых, подозреваемых в излишних симпатиях к Москве, чересчур любящих деньги. И начать оправдываться за уничтожение турецкого посольства в Москву. Поступок с трудом укладывался в понятия пиратского братства.

Утром нахлынули привычные обязанности командира. В связи с прибытием в Монастырский городок гетман Матьяш провёл несколько встреч с донскими атаманами. Их планы по взятию Азова его мало волновали и скорее противоречили намерениям ордена, интересы которого он поклялся защищать. Обретя морскую крепость, схизматики бы усилились, что затруднило бы приведение их под власть понтифика, не позволило бы быстро спасти их души, пребывавшие во тьме заблуждений. Ему очень не понравились взгляды, которые атаманы бросали на него, когда он заявлял, что его войско в подобных делах участвовать не будет, а пойдёт дальше, в Персию. Намётанный глаз Филиппа заметил, что в донской столице собрались в основном атаманы низовые, верховых почти не было.

«Э-э… значит, у них здесь до всеобщего согласия и любви далеко. Дьявольщина проклятая! Совсем нет времени разузнать всё подробнее. Чёртов Васюринский! Из-за него всех помощников потерял, некого посылать с деликатным заданием. Господи, обрати внимание на мою просьбу, не для себя стараюсь, ради ТВОЕГО дела жизнью рискую! Дай знать верным твоим слугам, чтоб ко мне подошли, помогли всё в твою пользу повернуть!»

Что-то в этом деле было нечисто, непонятно. Прибытие к Васюринскому сначала одного молодого колдуна, побитого, будто с чертями дрался. Потом появление целой кучи характерников и старшин, не желающих объясниться с ведущим войско наказным гетманом. Затем странное, труднообъяснимое поведение татар, осмелившихся атаковать более сильного врага. Теперь вот удивлённые взгляды донских атаманов, явно ожидавших от него другой реакции.