Древлян с добром встречали и за столы усаживали, и хмельной мед так щедро подавали, что усомнился князь!

А соплеменники звали:

– Иди к нам, брат! Стоя на забрале, не вкусишь вина, а русь славно угощает. Таких медов мы сроду не пивали. Ступай на пир, брат Мал! Ведь зришь, как русь глупа и безобидна! Знать бы ранее, что за погубленного князя нас медом станут потчевать, так мы бы всех князей в Руси прибрали!

И княгиня искушала:

– Твои холопы верно говорят! Глупы князья в Руси, и нет достойнее и мудрее тебя. Поди на пир, не брезгуй. Мне любо своей рукой поднесть тебе рог с вином, что Креслава мне оставила!

Однако не искусился на льстивые речи Мал, его чуткий разум одолел бездумные порывы сердца, велел он запереть город и затаился в своей башне.

Никто из смертных не знал и не предвидел, что случится в скорбном граде, и даже мудрая дальновидная княгиня, созывая древлян на пир, не замышляла месть, не ведала, что сотворится через час-другой.

Все зрела лишь одна Креслава, имея третье око, она вгляделась в даль, и в ширь, и вглубь, и содрогнулась: где ныне пировали, где меды текли рекою – там вспенится и всклокочет поток кровавый. Взбурлит, взыграет и, подхватив тресветлого княжича, унесет – месть материнская погубит чадо.

И ведая это, она восставала против древлян, пыталась не пустить на этот пир, звала, кричала им, да все тщетно: она подпирала хрупкими руками тяжелые городские ворота, вставала на пути спешащих к гибели людей, но беда, беда! – не видели Креславу! И текли сквозь нее, как сквозь туман утренний, к столам, ломящимся от яств. Только князь Мал неведомым образом слышал ее, потому что сам после убийства Игоря висел меж небом и землей.

Княгиня же подносила древлянам меды и вина, воздавала честь и незаметно пир тризный обратила в пир хмельной. Никому не стало худо ни от вин заморских, ни от пива ярого. Объятая весельем, и Уж-река возвеселилась так, что вспять потекла, у гусляров персты до крови истерлись о струны, и слуги у столов валились с ног.

Возгордившиеся же древляне кричали:

– Эй, дурни русские! Подать еще вина!

– Подать свинины с хреном! Да хрен чтоб был весенний, баской!

– А желаем мы ухи стерляжьей! И пирогов с визигою! Ну-ка, вдовушка, мечи на стол!

И вино подавали, и свинину с весенним хреном, и уха стерляжья оказывалась на столе – все, что пожелают званые гости. Креслава уж металась над столами и кричала в уши:

– Не прикасайтесь к кубкам, там ваша смерть! Оставьте хмельные чаши, это последние чаши в вашей жизни! Внемлите мне! Я зрю вашу погибель!

– Помяните моего мужа словом добрым, – угощая древлян, говорила княгиня. – Вы убили его, но прощаю вас. Не из обиды или зла вы сотворили это – из любви ко мне. Поэтому неподсудны.

Некий древлянин с крестом на шее восхищенно взирал на княгиню и лепетал пьяно:

– Святая! Видит бог – святая! Не мной сказано: ударят тебя по одной щеке – подставь другую. Ах, матушка-княгиня, зрю в тебе свет христианский! Добродетельна ты и мила, и кротостью – истинно Христова!

Но рок им всем уж был начертан! И молния, сорвавшись с тучи, непременно достанет до земли.

Не в силах вразумить древлян, Креслава подлетела к шатрам, чтобы поискать княжича Святослава. Скорбный град казался пустым, но в вежах таились воины, готовые напасть и порубить древлян. Незримая трехокая входила повсюду, и везде язвилась о копья и мечи, колола ступни ног о стрелы в колчанах – светоносный младенец как в воду канул.

В отчаянии она воздела руки и обратилась к солнцу:

– Тресветлое! Тебе с небес все зримо, ты выше всего на свете! Укажи мне, где луч твой – малое дитя?