«Дворники», судя по всему, не справлялись со своей задачей: видимость так и оставалась ниже средней, – и горе-автомобиль с грехом пополам продвигался в тесном транспортном потоке. Вода словно склеивала машины друг с другом, и они ехали по узким улицам еле-еле, бампер к бамперу, а их гудки становились все громче, и из широкой долины рвался наружу непереносимый вой, который поднимался по склонам горы и холмов и отражался от низких и густых туч или высоких и уродливых зданий.

Айза Пердомо протирала запотевшее стекло, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь пелену крупных капель, но видела лишь машины, грузовики, автобусы, людей, которые бежали, чтобы спрятаться в подъездах или под навесами, и фасады домов немыслимых цветов, чередовавшиеся с множеством магазинов, в витринах которых уже начали загораться первые огни.

Мир за окном словно куда-то уплывал, как это бывает во сне, теряя очертания, временами напоминая замедленную съемку, странное видение, в котором лица, да и тела оказывались искривленными, нереальными и в то же время соответствовали нереальности всего, что было вокруг: железа, цемента и каучука. Мир был пропитан проливным дождем и запахом пота, которым разило от толстяка, а еще запахами дешевого бензина, мокрой земли и гниющей тропической растительности.

Впервые в жизни Айза внезапно почувствовала головокружение и почти неудержимый позыв к рвоте. Она, дочь, внучка и правнучка рыбаков, мужественно перенесла все штормы во время долгого-предолгого плавания через океан на потрепанном баркасе меньше двадцати метров в длину, и вдруг – на тебе! – ее организм взял и взбунтовался против тряски в этой развалюхе – «понтиаке» и против ощущения подавленности, вызванной жарой и вонью.

– Что-то не так, дочка?

– Я задыхаюсь. Этот город воняет!

– Это все из-за дождя, – объяснил толстяк Мауро Монагас, не оборачиваясь. – Он переполняет сточные канавы, а река Гуайре разносит нечистоты дальше. Эта река всех нас доконает! В нее вливается большинство городских клоак, а она пересекает город из конца в конец. В некоторых районах целых три месяца в году невозможно жить из-за вони, москитов и крыс.

– А уверяли, будто это современный город, – осторожно возразил Себастьян, старший из братьев. – Все о нем только и говорят.

– Так и есть! – подтвердил толстяк. – Сейчас это самый что ни на есть современный и быстро растущий город на земле. В том-то и дело: понаехало столько народа, что, сколько ни строй, все мало, и никто не думает о стоках. Что ни день появляются районы, где даже нет канализации… Прямо бедлам какой-то!

– В таком случае работы здесь наверняка хватает.

Однорукий почесал бровь культей и искоса посмотрел на Асдрубаля, который сидел с ним рядом: замечание исходило от него.

– Это зависит от вас, – сказал он. – Что вы умеете делать?

– Мы рыбаки.

Толстяк громко расхохотался; смех прозвучал неприятно и оскорбительно.

– Рыбаки!.. – воскликнул он. – Да бросьте! Если только вы не собираетесь ловить навоз в Гуайре, объясните-ка мне, что вы намерены делать в Каракасе.

– Мы приехали, чтобы оформить вид на жительство, – уточнил Асдрубаль. – А затем вернемся в море.

– В Венесуэле нет моря, дружище! Берега много, это так, но не моря, которое вы ищете. Здесь никто не ловит рыбу, потому что этим не прокормишься. В Венесуэле деньги делают здесь, в Каракасе. Вот где сколачивают состояния… Или в Маракайбо, вблизи нефтяных месторождений. Остальное – море и рыба – это для негров из Барловенто. А сельва – для индейцев. Послушайте меня! – сказал он в заключение. – Если вы отправитесь на побережье, помрете от жары и отвращения. – Он подъехал к тротуару и резко затормозил около какого-то дома. – Приехали!