Рыжая журналистка рассмеялась.

– Я брала уроки у Ариадны и счастлива этим. Русский язык как труден, так и замечателен. Ваша страна огромна.

– Да, это так… – каким-то пластмассовым голосом ответила Анна.

В столовой интерьер был очень лаконичным и удобным. Пол выложен плиткой под старинный камень желто-бирюзового цвета, стены покрашены в светлый тон, а вот над потолком рабочие, вернее настоящие художники, изрядно попотели. Он был расписан мелкими трудоемкими фресками, как в Ватикане. Огромная круглая люстра из черной стали с белыми выпуклыми плафонами под старину как нельзя лучше подходила к этой столовой. Эрвин встал и, проявляя чудеса галантности, помог сесть на стул своей бабушке, а затем и Анне. Его лицо при этом было абсолютно бесстрастным. Точнее, оно оставалось бесстрастным, пока он не смотрел на Ингу, а при взгляде на нее в его глазах появлялась безграничная нежность, забота и, как показалось Анне, любовь. У нее даже все поплыло перед глазами.

«За кого он меня принимает? Зачем он привез меня сюда? Играть роль глупой русской непорочной девы, пока он сохнет от страсти к этой красотке? Аня, возьми себя в руки! Что это со мной?! Неужели я ревную?! Какая глупость! Такие низменные чувства не для меня! Этого не может быть! Вернее, только этого мне и не хватало! Я его знать не знаю, как я могу испытывать такую ревность?» Эти мысли со скоростью света проносились в голове Анны.

– Вы что будете? – Громкий вопрос вырвал Анну из омута ее дум. Как оказалось, этот вопрос обращали к ней уже не раз, пока вывели ее из забытья.

– Я? Да я с утра мало ем…. Только кофе… – растерянно ответила Анюта и, встретившись взглядом с самыми красивыми глазами на свете, потеряла дар речи.

– Нет, здесь так не принято, у нас принято завтракать на убой, а вот ужин отдать врагу, – возразила Ариадна Львовна.

Аня с большим трудом оторвала взгляд от лица Эрвина и посмотрела на стол. Такое изобилие еды она видела только в лучших ресторанах на свадьбах богатых друзей. Яйца присутствовали во всех своих ипостасях: сваренные вкрутую, дымящиеся и скворчащие на чугунных мини-сковородочках в виде яичницы-глазуньи и омлета. Мюсли нескольких видов, розетки с разным вареньем и джемами, медом и сметаной. Целая гора булочек и пирожков, «пизанская башня» из тонких блинчиков, румяные оладушки. Мясная нарезка поражала воображение своим ассортиментом: от вареной и копченой колбасы с включениями – оливками, грибами до ветчины с кусочками сыра. Сыры различного цвета и конфигурации лежали на больших желтых тарелках с россыпью винограда и орехов. Две хрустальные вазы ломились от фруктов всем известных и экзотических, которые Аня увидела впервые. Краем глаза она заметила еще десертный столик с тортами и пирожными. Ей стало дурно.

«А еще говорят о русском застолье и обжорстве, – подумала она, – да если бы москвичи так завтракали, то метро бы встало. У нас все девчонки утром хорошо если успеют чашечку кофе глотнуть, а тут… Конечно, какой потом ужин? Прийти бы в себя до следующего утра! Или в реанимации вечером окажешься с заворотом кишок!»

– Ты не стесняйся, Аня, бери все, что хочешь, – предложила Ариадна.

– Я не обманывал, очень хлебосольный дом! – заявил Марат с набитым ртом.

– Молчи, балабол! Эрвин, обслужи гостью, – попросила бабушка.

Эрвин наконец оторвался от созерцания отсутствия изъянов на лице Инги и, подойдя к Анне, склонился над ней.

– Что будем кушать?

– Цианиду бы… – сквозь зубы прошипела она, улыбаясь Ариадне и сразу же поймав на себе настороженный взгляд Инги. А было от чего насторожиться! Аня ощутила, как его волосы касаются ее щеки.