Теоретически этот аргумент выглядит вполне осмысленным. Но на практике очень немногим авторитарным режимам удается создать такие устойчивые и эффективные институты, которые переживают их создателей. Поэтому при всех опасностях и рисках, присущих демократизации, нет оснований считать ее бóльшим злом для самых разных обществ, чем подавляющее большинство автократий. Другое дело, что не стоит впадать в иную крайность и излишне очаровываться демократизацией, считая ее чудодейственной волшебной палочкой, способной излечить страны от многочисленных патологий, присущих автократиям.

Демократия отнюдь не гарантирует гражданам, что они станут жить лучше. Демократия всего лишь позволяет снизить риски того, что в условиях автократии они будут страдать от произвола коррумпированных правителей, нарушающих их права, не имея при этом возможностей для мирной смены власти. В этом смысле демократия выступает как эквивалент медицинской страховки: она снижает риски того, что пациент может пасть жертвой тяжелых заболеваний, хотя сама по себе страховка и не гарантирует оптимального лечения.

Смена политического режима, предполагающая возможный (но отнюдь не гарантированный) переход к демократии, – это достаточно сложный и весьма болезненный процесс, порой занимающий долгие десятилетия. Проблемы и риски, связанные со сменой политических режимов, достаточно серьезны и связаны не столько с демократизацией как таковой, сколько с тем, что построение демократии – это лишь один из возможных исходов этого процесса, причем далеко не обязательный. По данным Барбары Геддес и ее соавторов, в 70 % случаев крушения автократий после Второй мировой войны результатом становилась не демократизация, а смена одних авторитарных режимов другими[43]. В конце XX века многие специалисты (в том числе и те, кто изучал смену режимов в посткоммунистических странах) были склонны уделять гораздо больше внимания «историям успеха» демократизации и реже занимались изучением причин ее провала и/или достижения частичных и неустойчивых результатов.

Анализ демократизации рядом специалистов скорее напоминал сюжет голливудского фильма, в котором «хорошие парни» (сторонники демократии) противостояли «плохим парням» (врагам демократии)[44]. Итогом такого противостояния почти неизбежно должен был стать хеппи-энд. Однако по мере того, как Большие Надежды посткоммунистической демократизации начала 1990-х годов в ряде стран сменились скептицизмом в 2000-е годы и горькими разочарованиями в 2010-е, логика противостояния сил добра и зла при анализе смены режимов оказалась исчерпанной.

Когда демократизация в ряде стран (в том числе в постсоветских – таких как Азербайджан или Беларусь) оказалась повернута вспять и обернулась провалом, голливудский хеппи-энд сменился иным аналитическим подходом, который напоминал фильм-нуар[45], или, говоря по-русски, чернуху. Согласно этой точке зрения, в мировой политике и в особенности в постсоветских странах доминируют одни «плохие парни», которые не приемлют демократию и всячески стараются ей противостоять: то ли в силу своего коммунистического прошлого, то ли из-за связи со спецслужбами, то ли по причинам идейного неприятия, то ли из-за личных или групповых интересов.

Эти процессы в посткоммунистическом мире совпали во времени с ростом разочарования избирателей в политическом устройстве и в ряде устойчивых демократий. Это привело на политическую авансцену популистских политиков, подобных Дональду Трампу в США. Таким образом, строительство авторитаризма в посткоммунистическом мире может рассматриваться и как часть глобального «авторитарного отката», который способен повлечь за собой упадок и крах демократии в мире