…в особенности превыше всяких задирающих лапу шавок, мысленно закончил его фразу Швейцарец.

Затеянная им игра была дурацкой и с высокой вероятностью удостоилась бы желчно-ядовитой характеристики у Старика. Однако Швейцарец был полон решимости довести ее до логического финала и сожалел лишь о том, что полнота решимости не коррелирует с полнотой мочевого пузыря.

«Гусарство, – нарочито долго возясь с пряжкой ремня, подумал он, – самое натуральное. Нет, даже не так – мальчишество. Раз не можем искупать коней в шампанском, то есть сжечь весь этот хренов Храм целиком… пока не можем… то хоть один уголок… продезинфицирую. Уж на сколько хватит».

Швейцарец не мог знать и порадоваться, что именно произведенное им действие и сбило с толку бывшего мэнээса[5] одного из красноярских НИИ, а ныне шарф-писаря Храма и личного секретаря иерарха Дяо. До последнего момента храмовник был убежден, что гость попросту издевается над ним, но мелодичное журчание всерьез поколебало эту уверенность. Так шутить со слугой Храма, по мнению секретаря, не мог позволить себе никто, будь он хоть трижды знаменитым охотником за головами. А значит, Черный Охотник, скорее всего, был столь же искренен, сколь и невозмутимо-серьезен.

Возможно, шарфписарь мог бы вернуться на свою первоначальную точку зрения, узнав подробности трактирного разговора между Швейцарцем и гонцом Храма. Но случиться это могло лишь за гранью вероятности – личный секретарь иерарха Дяо и личный адъютант иерарха Шио на дух не переносили друг друга.

– Кой черт! – громко произнес Айсман и, не дожидаясь удивленных взглядов, быстро добавил: – Согласен я. Вы мне двадцать монет, я вам Большой Остров на блюдечке. По рукам.

Все произошло очень быстро и очень просто. Вскинуться, плюнуть короткой, на пять-шесть выстрелов очередью – благо обе мишени находились практически на одной линии, – а больше ничего и не потребовалось.

Эти наши новые… подопечные – настоящие идиоты. Они даже и ртов поразевать не успели, когда оконное стекло вдруг разлетелось на тысячу солнечных клинков и в комнату с разгону влетели две косматые туши… с двуствольными обрезами в руках. Не окажись мы с Шемякой при этом сбоку-сзади бандитов, и парой секунд позже хозяева Эммы и Макса напоминали б дырявое решето.

Все произошло очень быстро, и последние осколки стекла, звеня, разбрызгались о пол почти в такт со звоном моих гильз. Еще мгновением позже к ним присоединился один из обрезов – будь я человеком, непременно сжался бы в ожидании грохочущего дуплета и последующего бешеного визга картечин. Второй обрез продолжал цепляться за холодеющую руку хозяина.

Только теперь опомнившийся Энрико взмахнул рукой – короткий взблеск, шуршание рассекаемого воздуха и глухой стук. Обвисший на веревке трупак от удара развернуло боком, и я смог разглядеть, что диск – не нож, как я сначала решил, а именно какая-то круглая зубчатая штуковина типа шестерни – вошел в грудь примерно наполовину, наверняка перерубив при этом одно, а то и два ребра. Силен, силен… только зачем, спрашивается? Чтобы мертвее мертвого было? Даже слепой и то мог бы понять, что после меня никакой правки уже не требовалось.

Мы с Сергеем тем временем осторожно, вжимаясь в стену, подобрались к окну, выглянули – улицу будто вымело солнечными лучами, даже кур не видать, а когда мы шли сюда, у плетня напротив копошилось десятка два. Зато псы залаяли, но здорового энтузиазма в этом брехе не ощущалось: средний темп был где-то десять гавков в минуту с тенденцией к снижению.