В мире Авиценны все было ликом Всевышнего, все было живым, готовым к диалогу с молодым ученым:

Куда ни кинешь взгляд – кругом Аллаха лик.
Он, как дождинка, мал, как Млечный Путь – велик.
Он в элементах звезд, в стихиях бытия,
Он говорит с тобой словами вечных книг.
(Пер. Ибн Ильяса)

Однако его обращение к Богу настолько индивидуально, настолько метарелигиозно (надрелигиозно), что складывается ощущение, что он, подобно Галену, видел в Создателе Мастера – того, кто трудится, создавая мир идей и вещей как некую конструкцию, которая должна воспроизводить Его творения, по мере сил дополняя Его замысел. Так он понимал Бога, так он понимал Коран. В одном из своих рубаи Авиценна писал:

Неверный я для тех, кто, словно попугаи,
Коран читают, смысл не понимая.
Один Абу Али для Истины открыт.
Где правоверные, вы спросите? – Не знаю.
(Пер. Ибн Ильяса)

Вот она цена познания, цена его веры в Мастера – одиночество в мире одной из самых ярких эпох в истории. Недаром он вспоминал в одной из своих кытьа Диогена, который ходил днем с фонарем по Афинам, все время повторяя «Ищу человека».

Наивны смертные: Аллаха злые дети
Убеждены, что знают все на свете,
Хотя в умах такая чехарда,
Что мало будет Страшного суда.
Ходил мудрец когда-то с фонарем,
Искал он человека днем с огнем
И не нашел. За это надо выпить.
К чему фонарь, коль есть кувшин с вином?
(Пер. Ибн Ильяса)

Здесь же в Бухаре впервые проявились способности Авиценны как знатока предупредительной медицины. В трактате «Устранение всякого вреда от человеческих тел путем исправления различных ошибок в режиме» он пишет о голоде, случившемся в Бухаре в неурожайный год. «Я был очевидцем того, – писал молодой ученый, – как многие люди умирали после имевшего место большого голода в Бухаре, потому что они во время голода в пищу употребляли различные травы, ибо не были в состоянии найти достойной пищи. Когда же голод сменило благоденствие, горожане, забыв об умеренности, сразу стали есть помногу, и от этого умирали в страшных муках. Я целыми днями ходил по городу, настоятельно рекомендуя соблюдать режим постепенности расширения пищевого рациона, и очень многие благодаря этому выжили».

Это была не только медицинская практика, но, прежде всего, гражданский поступок, акт сострадания миру, как раз то, что так интересовало Эйнштейна в биографиях ученых.

Авиценна обладал мощнейшим интуитивным мышлением, он выхватывал смыслы из прочитанных текстов, а до «словесной руды» даже не дотрагивался, пролистывая «ненужные страницы». Его ученик Джурджани писал: «Одной из удивительных черт аш-Шейха было то, что все время, что я сопровождал его (а служил я ему двадцать пять лет), я не видел, чтобы попадавшуюся ему новую книгу он просматривал всю подряд. Он отыскивал в ней трудные места и сложные проблемы и обращал внимание на то, что говорит о них автор, определяя этим уровень его учености и степень его проницательности».

Такая система чтения – результат многих лет работы над книгой и, конечно, уникальных способностей самого Авиценны. Годы работы в бухарской библиотеке сменила работа в книгохранилищах Академии Мамуна в Хорезме.

Хорезм – колыбель древнейшей культуры – открывает перед ним новые высоты в познании тайн природы. Здесь Авиценна попадает в знаменитую в то время Академию Мамуна – сообщество ученых при дворе хорезмшаха Мамуна ибн Мухаммада. Придерживаясь терминологии римского права, средневековые юристы называли всякий организованный союз людей, объединенных научными и просветительскими устремлениями, университетами.