– С чего ты так решил? – прищурившись и слегка улыбнувшись, спросил Федотов.

Надо как-то выйти из этого положения и намекнуть, что дефект топливной системы нужно устранить. Возможно, это в будущем спасёт ему и его штурману жизнь.

– Мы постоянно общаемся с лётчиками разных фирм. Они делятся с нами своим опытом. В том числе и рассказывают о тех ситуациях, когда они попадали в нечто похожее при первых полётах на том или ином самолёте.

– И ты вспомнил один из таких случаев, верно? – спросил Мухаметов.

– С МиГ-31 уже было нечто подобное, когда произошло разрушение лопаток в двигателе, – сказал я. – Сейчас ведь то же самое произошло?

– Всё верно, Серёжа, – ответил Федотов. – Как ты успел заметить, со стороны у самолёта всё в норме. А вот под капотами двигателей картина невесёлая.

Дальше слово взял Мухаметов. Он рассказал, что корпус двигателя был изрешечен осколками лопаток турбины. Где-то они чуть было не пробили стенки топливного бака, но нам с Купером повезло.

А дальше мои соображения по поводу отсутствия течи топлива подтвердились.

– Каким-то чудом осколки миновали трубопроводы на двигателе, где керосин под высоким давлением. Гидросистема и топливная система тоже не пострадали, – сказал Мухаметов, окончательно сняв галстук.

– Если бы хоть один осколок что-то зацепил, было бы совсем печально, Серёжа, – добавил Федотов. – А так, у меня просто заберут Ленинскую премию за МиГ-31, – улыбнулся прославленный лётчик.

– Возможно, разлетевшиеся осколки и не повредили топливные магистрали, но светомузыка ламп выработки топлива из баков началась с первой секунды опасной вибрации, – сказал я и Рашид Маратович, чуть было не рассмеялся.

– Светомузыка ламп? – спросил Мухаметов. – Интересное выражение.

– Это цитата, Рашид Маратыч, – сказал я.

– Вот так придумаешь выражение, а оно потом в массы народные уйдёт, – повернулся к нам Гурцевич.

Федотов почесал залысину и начал собирать бумаги, которые он приносил Мухаметову.

– Надо разбираться, товарищи. Пока предлагаю полёты МиГ-31 приостановить. В войска тоже надо передать эту информацию, – сказал Александр Васильевич. – Думаю, тебе Серёжа, лучше идти домой. Переосмысли всё. Может, ещё какая-то мысль появится.

– Так есть уже, товарищ генерал, – ответил я. – Лампы начали загораться из-за нарастания вибрации двигателя.

– Тут ты нам ничего нового не сказал. Это логично, – сказал Гурцевич.

– Значит, проблема в двигателе. Возможно, есть определённый дефект в этой модели форсированных Д-6, – продолжал я подводить старших товарищей к важному знанию.

Интересно, а в эти годы уже разобрались в причине выхода из строя двигателей этой серии? Лучше я им скажу, а там пускай сами принимают решение.

– Пока это лишь догадки, Серёжа, – медленно проговорил Федотов. – Случаи дефектов были, но не у всех изделий.

– Мне кажется, всему виной межвальный подшипник. Только при его разрушении может возникнуть цепная реакция, которая приведёт к повреждению остальных деталей двигателя, вплоть до лопаток, – сказал я и все внимательно уставились на меня.

– Ты серьёзно?! – хором задали мне вопрос три больших начальника.

– Абсолютно.

Пару минут каждый из старших товарищей ещё рассуждали, а потом сошлись на мнении, что эту информацию следует передать «двигателистам». Ещё раз попрощавшись со мной, меня отпустили переодеваться.

Из здания школы я вышел в одиночестве, обратив внимание, что свет продолжал гореть в нескольких кабинетах. За территорией мне предстояла двадцатиминутная прогулка до моего дома.

Путь пролегал через самые живописные площади Циолковска. Здесь и центральный парк, и «лес-треугольник», и небольшая школа под номером 3. Названа она в честь знаменитого испытателя Юрия Гарнаева. В Циолковске вообще, куда ни глянь, всё дышит и говорит об авиации.