– Ирен, прекрати! – взмолилась я. – Боюсь, мне придется сдерживать иную столь же неподобающую реакцию.

Тем временем Годфри выглянул в окно и громко присвистнул.

Даже мне пришлось признать, что Париж удивительно красив под покровом голубого неба, подернутого легкими облачками. Светлый фасад храма Сакре-Кёр высился над окрестностями Монмартра, а чуть дальше полуденную дымку горизонта прорез́али исполинские башни Нотр-Дама.

Под мерное цоканье копыт лошади, что несла нас по выложенной булыжником дороге, мы подъехали к великолепному собору – серой каменной горе под малахитовым куполом, возвышавшейся там, где начинался остров Сите, по форме напоминавший лодку. Кусочек суши, на котором когда-то возник Старый Париж, украшали арки старинных и новых мостов, соединявших берега извилистой Сены.

Свернув на левый берег, лошадь покорно протрусила мимо книжных палаток и вывезла нас на западную оконечность острова, где обнажал свои древние кровавые бастионы Дворец правосудия. Тонкий шпиль часовни Сент-Шапель, вздымавшийся над ним, походил на белое перо, воткнутое в засаленную шляпу. Чуть дальше виднелись верхушки дымоходов Отель-Дьё де Пари, напоминавшие ржавые копья, купающиеся в лучах ласкового утреннего солнца.

Несмотря на греческого вида портик с фронтоном и колоннами, морг представлял собой грубую каменную постройку неизвестного архитектора, примостившуюся на берегу Сены, словно старый голодный пес. Река здесь пахла столь же дурно, сколь и на другом конце острова, где недавно рыбаки вытащили утопленника.

В эту мрачную минуту мы все придвинулись к окнам кареты, чтобы лучше рассмотреть омерзительную постройку.

– Разумеется, морг не всегда находился здесь, – сказал Годфри и одарил меня утешительной улыбкой. – И уж точно тут не лежали жертвы эпохи террора[15] – их размещали в тюрьме Большой Шатле, которую снесли в начале века. Позже функции покойницкой выполняло здание на правом берегу, поближе к Лувру, а затем, что вполне логично, морг перевели в бывшую мясницкую лавку, что на левом берегу. Нынешнее здание, если верить истории Парижа, является уже третьим адресом парижского морга.

– Понятно, что по доброй воле здесь никто не поселится. – Я смерила мрачный фасад неодобрительным взглядом.

– Живые – вряд ли. – Ирен жадно уставилась на унылое почерневшее здание, будто скупец на золотые луидоры. – Ну что, присоединимся к здешним обитателям?

Мы все время оставались в тени, отбрасываемой пологими крышами семиэтажных домов, которыми парижане застроили остров, но Ирен по-прежнему не расставалась с зонтиком. Слева от нас по Сене проплывали баржи и взмывали ввысь гидропланы – излюбленные развлечения туристов. Набережная представляла собой широкую дорогу, выложенную камнем и упиравшуюся в лестницу, что вела на засаженные деревьями бульвары. Вдоль реки царило оживление: тут и там гуляли прохожие, дремали бродяги, а бедные женщины стирали белье, развешивая его прямо на лестничных перилах.

Однако в том месте, где стоял морг, праздничная атмосфера рассеивалась как дым – лишь мертвая тишина и густые тени витали над темной водой. С узкого коротенького моста, ведшего к воротам, было видно, как рабочие тянут на буксире широкую баржу и, пришвартовав ее возле здания морга, на носилках тащат покойников внутрь.

– Сомневаюсь, что это и есть райские врата, – пошутила Ирен. – Пойдемте скорее. Век бы не видела это жуткое место.

Годфри, который всю дорогу сдержанно молчал – следует отдать должное его безупречному воспитанию, – в морге оказал нам неоценимую поддержку. Он легко затмевал тамошних служителей по части красноречия и национальной любви французов к жарким спорам и бюрократической волоките. Достав кипу документов, перевязанных тесьмой и скрепленных восковой печатью с невнятной символикой, он помахал бумагами перед смотрителями морга, что встретили нас на входе. У всех троих к форме было приколото несколько разных значков; смотрители презрительно улыбались. Вскоре между ними и Годфри вспыхнул бесконечный поединок жестов.