Я не успела обрадоваться, как получила холодный душ:

– Но это вовсе не значит, что она нас любит. Меня так терпеть не может, хотя всем говорит, что любит. Любит Анна Австрийская только себя, Людовика и поменьше кардинала. Она себе внушила, что ее материнская любовь сильней всего на свете, а любовь к кардиналу вообще вечная.

– А это не так?

Я действительно удивилась, потому что во всех романах любовь Анны Австрийской к сыну и к Мазарини действительно Эверест в высоту и Тихий океан в ширину.

– Ничуть. То есть все так, но только пока не задеты лично ее интересы. Королева готова держать в узде сына, чтобы тот не зарился на ее власть, и кардинала тоже поэтому. Людовик любим, только пока не пытается поступать по-своему. А уж мы с тобой и вовсе маленькие негодницы, потому что смеем подавать голос, когда нас не спрашивают.

Стало смешно, особенно когда Мари посоветовала:

– При дворе шуточки в большинстве ниже пояса, потому не удивляйся, смейся, когда смеются все, держись в стороне, пока я не покажу тебе всех, к кому приближаться рискованно, и не красней при словах вроде «поссать» или прозвища вроде «старуха», «торговка требухой», «потаскуха»… Конечно, не на больших приемах, но на вечерах вроде «семейного» ужина на сотню гостей.

– Кого это зовут старухой?

Мари хитро прищурилась:

– Ее Величество.

– А толстой торговкой?

– Прекрасную Атенаис. Потаскуха – это мадам де Бове…

– А ты?

– Я чума двора. Между прочим, прозвище дано самой королевой.

– А я?

– Ты еще слишком мала, чтобы иметь почетное прозвище. Не заслужила. Ты мне поможешь высмеять одну уродину?

– Кого, случайно не Генриетту Анну Тюдор?

– Нет, испанку, увидишь сама.

При дворе проездом из Нидерландов в Испанию появился дон Хуан Австрийский, внебрачный сын короля Филиппа Испанского и какой-то актрисы. Главное, что я помнила о нем, – именно он был возлюбленным шведской королевы Христины, которую так замечательно сыграла в одноименном фильме Грета Гарбо. Сам дон Хуан Австрийский мне совершенно безразличен (кстати, не могла понять, что в нем нашла королева, сморчок и сморчок, на взгляд моего времени). Но он вез с собой толпу бездельников, среди которых нашлась шутиха, доставившая немало неприятных минут Мари, а значит, и мне.

Эта Капитора была сущим уродом внешне и якобы остроумна. Остроумием своим кичилась, хотя, на мой взгляд, оно не было даже примитивным, пошлые шуточки, юмор исключительно ниже пояса, голос визгливый, ужимки макаки. Придворным нравилось. Сначала я не могла понять почему, потом догадалась.

Во-первых, рядом с такой уродиной любая казалась красоткой, а ее гадкие шуточки выслушивали, чтобы убедиться, что о ком-то говорят еще хуже. Она же никогда не говорила гадости в лицо, обычно только за глаза, потому и пользовалась популярностью.

Осознав, что, кроме блох, от этой особы ничего не заработаешь, я старалась держаться подальше. Но не выдержала, потому что единственной, о ком Капитора говорила гадости в лицо, была, конечно, Мария. Гадкая дурочка, пользуясь своим положением (на дураков не обижаются), стала поносить мою Мари при всех, называя уродливой и всячески восхваляя инфанту.

Как бы я ни злилась на Мари, принцип «наших бьют» заставил встать на ее защиту. Я сразу поняла, что эта дура вовсе не глупа, но очень зла и коварна, потому с Капиторой следовало быть осторожной. Но все равно не удержалась и, в очередной раз услышав, как она поливает грязью мою сестру, а окружающие прячут смешки за веерами, ответила.

– Капитора, расскажите нам об инфанте. Любопытно, что за красавицы при испанском дворе. Если они столь же остроумны и хороши собой, как вы…