Вскоре после его прибытия один из английских чиновников сообщил по секрету нескольким авторитетным соотечественникам и американцам об имеющемся подозрении в отношении связей Филби с коммунистами и попросил их информировать о любых его контактах подобного рода. Таким образом Филби с первых же шагов на арабской территории оказался под «негласным наблюдением». Одним из следствий этого обстоятельства явилось то, что его стали часто приглашать на различные званые вечера. Однако ни его поведение, ни специальные проверки ничего не давали.

Одним из американцев, которые должны были «осуществлять наблюдение» за Филби, был корреспондент «Нью-Йорк таймс» Сем Поп Брюер, часто встречавшийся с Кимом в 1957–1958 годах. В конце концов он, как, впрочем, и другие «наблюдатели», пришел к выводу, что тот был абсолютно безобидным человеком. Филби никогда не пытался сталкивать лбами англичан с американцами, хотя такие возможности у него были. Не проявлял он никакого любопытства ни к чему во время своих посещений британского посольства и не бросался на наживку, которую ему хитро подсовывали.

По прибытии в Бейрут Филби попытался было ограничить употребление спиртного, но вскоре возвратился к прежним привычкам и стал вести образ жизни, никак не увязывавшийся с деятельностью шпиона.

– Если он работает на русских, то от него мало толку, – дал свою оценку один из западных чиновников.

– Если он – советский агент, то желательно, чтобы таких было у них побольше, – высказался другой после того, как на одном из вечеров Ким, слегка перебрав, ущипнул жену французского посла за мягкое место.

С женщинами Филби в это время почти не встречался. Единственная любовная связь у него была с Элеонорой – женой его друга Сема Брюера. Это не был заурядный секс, так как она не слыла Афродитой, да и возраст подходил к сорока, как и Киму. Эту троицу часто видели в обществе вместе, а Ким в качестве друга постоянно наведывался к ним в гости. Как-то весенним утром 1958 года, по рассказам общих друзей, они сидели, как обычно, втроем за чашечкой кофе на террасе гостиницы «Святого Георга» (Элеонора привычно ссорилась с мужем), как вдруг Ким откашлялся и, явно нервничая, произнес:

– Элеонора, надо с-сказать с-сейчас.

– Что это вы хотите сказать? – поинтересовался Брюер.

– Элеонора и я-я хотим по-о-жениться.

– Ты хочешь сказать, что просишь руки моей жены?

– Да-да, что-то в э-том ро-де.

Элеонора вылетела в Мехико, чтобы оформить развод, Брюера вскоре отозвали в Нью-Йорк, а Филби остался в Ливане, чтобы освещать начавшуюся гражданскую войну.

Сразу же после бракосочетания Ким с Элеонорой стали принимать приглашения бейрутского высшего общества и принимать гостей у себя. Это были уважаемые люди – востоковеды, иностранные корреспонденты, профессора и дипломаты. На вечеринках разговоры велись в основном по-английски, иногда по-французски, редко по-арабски, даже на встречах с арабами, и носили примерно такой же характер, как, скажем, в салонах Парижа, – глубокий и поверхностный одновременно. Я часто встречался с ним в это время, испытывая, как и большинство его друзей, смесь зависти и озабоченности. Устроив вечеринку у себя дома, я попытался как-то познакомить его с двумя советскими атташе. Ким возмущенно отпрянул, воскликнув:

– Только не это! Я не х-хочу иметь с русскими никаких дел.

Такое его поведение сильно меня удивило, да и стоявших поблизости тоже, но потом я даже не вспоминал об этом эпизоде. Теперь же мне кажется, что в ту минуту он отказывался от своего прошлого слишком уж драматично. Пожалуй, больше дезориентировал бы окружающих просто краткий обмен приветствиями, раскланялись суховато – и разошлись в разные стороны.