– Нисколько не сомневалась, – сказала Никки.

Школьники не выдержали и забубнили.

– Принцесса Дзинтара, – профессор остановился возле передних столов, – а вы что-нибудь хотите сказать о бабочке, которая порхает в этом зале в вашу честь?

– Она красива, – сказала Дзинтара, – и это её главная загадка. Когда я смотрю на полёт бабочки, моё сердце трепещет от счастья и тоски. Почему? Может, мы в древности дружили с этой бабочкой, и генетическая память о тех временах ещё жива? Или во мне существует эстетический контур, резонирующий с музыкой, бабочкой, стихом? А может, это вечная мечта о крыльях и свободе бьётся и плачет во мне?

Принцесса замолчала. Профессор неподвижно постоял возле неё, потом доковылял до кафедры и повернулся к аудитории лицом.

– Браво всем, – сказал он, улыбаясь.

Он уже не походил на буйного агрессивного старика с первой лекции. Лицо его стало светлее и мягче.

– Вы сегодня помогли мне принять важное решение, – негромко произнёс профессор Ван-Теллер. – Я собирался отказаться от очередного курса омоложения – больно, дорого, надоело… – и уйти на окончательный покой в конце этого семестра. Сейчас я решился ещё раз отдать свои старые кости этим эскулапам – пусть мучают… Поработаю несколько лет, погляжу на ваш набор… что из вас получится… – Профессор посмотрел на Дзинтару, Никки, обвёл взглядом аудиторию. – Все свободны.

Лекцию по литературе вела профессор Джоан Гуслик, худощавая высокая дама с серыми глазами. Она ознакомила школьников с программой будущего курса, и Никки с облегчением убедилась, что в плане нет мыльных опер и сценариев Луновуда. Литературные занятия по классической прозе, современным снежам и различным формам мировой поэзии обещали быть очень интересными, а уж домашние задания – прочитать и обдумать какую-нибудь книгу – выглядели, с точки зрения Никки, просто развлечением.

Хорошей новостью было и то, что весь сентябрь студентам-первокурсникам будут читать только лекции. Семинаров и домашних заданий не будет – чтобы студенты за первый месяц успели адаптироваться к Колледжу и ритму его обучения. Лекции никто и не думал конспектировать – они автоматически записывались во внутреннюю компьютерную сеть Колледжа – и текст, и видео. Все желающие могли ещё раз прокрутить интересный кусок лекции, а также полюбоваться испуганным лицом Дитбита в момент, когда профессор Ван-Теллер с грохотом врезал по его столу своей знаменитой клюкой.

За обеденным столом, когда закончилось оживлённое обсуждение впечатляющих лекций Ван-Теллера, Никки спросила большей частью молчащего Хао:

– Робби говорил, что ты увлекаешься японской поэзией. Что это такое?

Хао подумал и тихо сказал:

– Я не люблю в поэзии формальных определений. Лучше всего привести пример. Лаконичный стиль японского трёхстишия хокку разрешает написать только три коротких строки, которые должны вместить всё многое, что ты хотел сказать…

Хао немного помолчал, потом решился.

– Это я написал вчера вечером:

За столом воцарилась пауза.

– Мне очень нравится! – воскликнула Никки.

– Ну и ну, Хао, ты этим много сказал… – удивлённо хмыкнула Дзинтара. – Да… я ещё ни разу не была в компании сверстников таким аутсайдером. Это новое для меня ощущение, оно… тонизирует.

– Принцесса Дзинтара, ты ужасная кокетка, – буркнула Никки, и они пошли на послеобеденные лекции. А у Джерри на лице ещё долго сохранялось озадаченное выражение.

Небесную механику преподавал пожилой, с добрым длинным лицом, профессор Арно Рой. Он понравился всем студентам тем, что не стал засыпать их математическими символами или теоремами, а долго и детально обсуждал такие простые на вид уравнения, как ньютоновский закон гравитации и его же классический закон динамики, связывающий силу, массу и ускорение.