Екатерина открыла деревянную калитку, мы ступили во двор, поднялись на крыльцо. Сидорова постучала в ободранную дверь, потом приоткрыла ее и крикнула:

– Паша, Филипп Петрович, вы дома?

– Да, – донеслось из избы. – Кто там? Проходите.

– Это мы, – произнесла Екатерина, входя в большую комнату.

– Здравствуй, милая, – прокряхтел старик, сидевший на диване. – А кто с тобой? Не знаю этого парня.

Катя подошла к деду.

– Филипп Петрович, вы же у нас не болтливый, да?

– А чего языком мотать! – проскрипел пенсионер. – Чай, я не баба, не Райка Иванова.

– Вы у нас в Бойске старейший житель… – начала Екатерина.

Но дед ее сразу остановил:

– Марфа Горкина на год вперед меня родилась.

– Она сердитая очень, – покачала головой Сидорова, – и больная, вечно на здоровье жалуется, с ней не поговоришь нормально. А у вас нрав добрый, голова светлая.

Старик похлопал себя ладонью по макушке и хмыкнул:

– Лысая она у меня. Но ты права, пока соображает. Что же касаемо Марфы, то на ее счет все ошибаются. Она вовсе не хворая, прикидывается только. Очень удобная роль. Можно человеку в лицо схамить, а потом заныть: «Ой, не хотела обидеть, от недуга такое сказанула». Убогих-то не трогают, они даже за грубость сдачи не получают. Вот скажи, когда Марфа сильно хворать стала?

– Не помню, – протянула Екатерина.

– Да когда ее дочь школу заканчивала, – пояснил дед. – Где сейчас Ленка служит?

– В клубе, который при церкви открыт, – ответила Катя, – заведующей.

– Слышала, как Ленка поет? – не успокаивался старик.

– Конечно, она же в церковном хоре состоит, – кивнула дочь покойного отца Дионисия.

– Красивый голос, да? – спросил хозяин избы.

– Волшебный, – вздохнула Катя. Затем посмотрела на меня. – Вам, Иван Павлович, послушать бы Горкину надо. Пропала в Лене оперная певица. Ей следовало в консерваторию учиться идти, а она после школы в какое-то училище в Михееве поступила. Ох, спросит с нее Господь на том свете: «Елена, я тебе такой талант подарил, а ты не стала его развивать».

Ветров-старший крякнул.

– Ленка после окончания школы в Москву отправилась, в консерваторию. Глупенькая, конечно, люди для поступления туда несколько лет готовятся, а Горкина прямо с электрички на экзамен. Но как спела! У преподавателей челюсти отвисли. Один, старенький совсем, сказал ей: «Душа моя, вы редкой одаренности девушка, я вас к себе возьму». Приняли ее. Вот так!

Екатерина ахнула.

– Тогда почему она в нашем клубе заведующей работает? Откуда вы знаете про консерваторию?

Филипп Петрович оглушительно чихнул.

– Марфа – дура. Когда дочка ей сказала, что хочет певицей стать, и денег попросила на поездку в Москву и покупку платья приличного, мамаша ей по щекам надавала и заявила: «Ишь, что выдумала! Где родился, там и пригодился. Нечего в столицу рваться, сиди дома, работай, матери помогай. Никуда ты не поступишь, просто сгинешь в Москве». Лена ко мне прибежала: «Крестный, дай денег. Я тебе за них все лето огород полоть-поливать буду. Только матери моей ни словечка». И я ее сам в столицу повез, не хотел, чтобы одна каталась. Москва не деревня, еще потерялась бы… Разговаривал я с тем профессором, он меня из коридора вызвал и объяснил: «У девочки талант необыкновенный, считайте, что она уже студентка, ей только сочинение надо нормально написать да иностранный язык сдать». Вернулись мы назад в Бойск, Елена ног под собой от радости не чуяла. Но Марфа, услышав про успех дочки, на диван упала. Плохо ей стало. И крестница, получив аттестат, в столицу в консерваторию экзамены сдавать не поехала, стала за Марфой ухаживать, больше-то некому.