– Сегодня ветра нет, – сказал он Маниоро.

– Подождем, пока встанет солнце.

– А куда пойдем, если ветра не будет?

– Без ветра идти некуда, – покачал головой масаи. – Мы пришли сюда только потому, что следовали за ветром, как сказала моя мать. Придется ждать, пока он снова не укажет направление.

Леон отвернулся, чтобы не выдать раздражения. Не слишком ли долго он потворствовал старой мошеннице? Может быть, пора наконец покончить с этими фокусами и перестать делать вид, будто они верят всей этой звонкой чепухе? За глазами проснулась и напомнила о себе тупая боль. С вечера уснуть не давал холод, а потом, когда уснуть все же удалось, пришли кошмары с Хью Тервеем и его распятой на земле женой. Ишмаэль протянул чашку кофе, но и она не оказала привычного ободряющего эффекта. В чаще за лагерем запела, приветствуя новый день, малиновка, ей отозвалась другая, где-то вдалеке рыкнул сердито лев. И снова тишина.

Лишь допивая вторую чашку, Леон ощутил наконец просыпающуюся в теле бодрость. Он уже собрался было сказать что-то Маниоро, когда его внимание привлек громкий и какой-то дребезжащий звук, наподобие того, что получается, если энергично потрясти заполненную камешками жестянку. Все с интересом подняли головы. Птичку звали медоуказчик, и сейчас она приглашала людей следовать за ней к улью диких пчел. Согласно поверью, человек, полакомившись медом, должен поделиться добычей и с приведшей его к улью птицей – оставить ей пчелиный воск и личинок. За века соседского существования обычай укоренился у людей и стал привычным для птиц. Говорили, что обманувшего птичку ждет жестокая расплата: в следующий раз медоуказчик приведет его либо к логову льва-людоеда, либо к гнездовью ядовитых змей. В общем, обманывать птаху стал бы разве что полный дурак или скупец.

Леон поднялся, и желтовато-коричневая пташка вспорхнула с верхней ветки и захлопала крылышками, производя уже знакомый звук. При этом она то ныряла в крону, то появлялась вновь.

– Мед!

Маниоро облизнулся, предвкушая удовольствие. Устоять перед соблазном не мог ни один африканец.

– Мед, сладкий мед! – закричал Лойкот.

Головной боли как не бывало. Леон схватил ружье.

– Пошли! Поторапливайтесь!

Медоуказчик, увидев, что люди зашевелились, слетел с дерева и возбужденно зачирикал, приглашая их следовать за собой.

Почти час они бежали за крылатым проводником. Леон ничего не говорил остальным, но его не оставляло чувство, что птаха и есть тот сладкоречивый певчий, о котором говорила Мама Лусима. Тем не менее сомнения перевешивали надежды, и он, не позволяя себе увлекаться, готовился к разочарованию. Маниоро, возможно, желая ободрить птичку, негромко запел, и скакавший рядом с Леоном Лойкот тут же присоединил к его голосу свой.

Крылатый проводник вел их через лес, порхая с дерева на дерево, чирикая и пританцовывая от нетерпения на верхних ветках, дожидаясь и продолжая путь дальше. Незадолго до полудня добрались до высохшего русла реки. Деревья здесь были гуще и выше – их питали подземные воды. Пташка уже ждала людей на верхушке самого высокого дерева. Подойдя ближе, Маниоро остановился, всплеснул руками и, указывая вверх, радостно закричал:

– Вон оно!

Леон поднял голову – в лучах солнца мелькали быстрые золотистые пятнышки, пчелы возвращались домой, в улей. В нескольких ярдах от земли ствол раздваивался на тяжелые толстые ветви, развилку между которыми расщепила узкая глубокая трещина. Вытекавшая из расщелины тонкая струйка сока сгущалась и застывала на коре прозрачными капельками. Вот у этой расщелины и вились пчелы: одни с жужжанием прилетали, другие, выбираясь из улья, с таким же жужжанием улетали. Перед глазами возник почему-то сладострастный образ Верити О’Хирн. Сердце защемила острая грусть. Леон поймал себя на том, что вспомнил о ней впервые за несколько дней.