– Мама!

Мария невозмутимо пожала плечами:

– Тебе было бы очень полезно подружиться с таким человеком, как Леонардо. Уверена, его ждет большое будущее.

Эцио с сомнением обвел глазами хаос, царивший в мастерской:

– Что-то слабо верится.

– Оставь свои колкости при себе!

Их разговор был прерван возвращением Леонардо с двумя какими-то ящиками, один из которых он опустил на пол.

– Вы поможете мне отнести картины к вам домой? – спросил он Эцио. – Я мог бы попросить Аньоло, но ему нужно сторожить мастерскую. И потом, боюсь, бедняга не настолько силен.

Эцио нагнулся и поднял ящик. Тот оказался на удивление тяжелым.

– Осторожнее! – крикнул Леонардо. – Полотна, которые там лежат, требуют бережного обращения. К тому же ваша матушка заплатила мне за них немалые деньги!

– Идемте, – заторопила их Мария. – Мне не терпится увидеть эти картины на стенах нашего дома. Я уже и место для них присмотрела. Думаю, вы одобрите мой выбор, – добавила она, обращаясь к Леонардо.

Последняя фраза матери немного задела Эцио. Неужели этот молодой, никому не известный художник достоин такого почтения?

Пока они шли, да Винчи развлекал их разговорами, и спустя какое-то время Эцио нехотя признался себе, что подпал под обаяние художника. Но вместе с тем в Леонардо было что-то… настораживающее, что ли? Может, юношу задевала некоторая холодность нового знакомого? Чувство отстраненности от других? Возможно, это и было «витание в облаках», свойственное, как считалось, большинству художников.

– Позвольте узнать, Эцио, чем вы занимаетесь? – поинтересовался художник.

– Помогает отцу, – ответила за сына Мария.

– Значит, идете по финансовой стезе? Что ж, вы родились в подходящем городе!

– Наш город подходит и для художников, – сказал Эцио. – Столько богатых покровителей.

– Только нас еще больше, – посетовал Леонардо. – Трудно привлечь к себе внимание. Потому-то я так признателен вашей матушке. Поверьте мне, у нее очень меткий глаз!

– Живопись – не единственное ваше занятие? – спросил Эцио, вспомнив все эти загадочные штуки в мастерской.

Леонардо задумался.

– Непростой вопрос вы мне задали. По правде говоря, сейчас, когда я предоставлен самому себе, мне трудно сосредоточиться на чем-то одном. Я обожаю живопись и знаю, что могу весьма преуспеть в ней, но… иногда я вижу результат прежде, чем до него доберусь. Поэтому мне порой так трудно закончить картину. И не только картину. Меня нужно подстегивать! Но и это еще не все. Часто у меня возникает ощущение, что моя работа лишена… даже не знаю, какое слово подобрать… цели, наверное. Имеет ли смысл все, чем я занимаюсь?

– Леонардо, вам нужно больше верить в себя, – сказала Мария.

– Спасибо. Но бывают моменты, когда я предпочел бы заняться чем-то более практическим. Тем, что можно применить в повседневной жизни. Мне хочется понять, как устроена жизнь. Хочется понять устройство всего.

– Тогда вам пришлось бы вобрать в себя целую сотню людей, – заметил Эцио.

– И вобрал бы, если б мог! Я ведь знаю, что́ меня привлекает. Архитектура, анатомия, инженерное дело. Я не хочу лишь запечатлевать мир своей кистью. Я хочу его менять!

Леонардо говорил с такой пылкостью и страстью, что его слова не раздражали, а восхищали Эцио. Этот человек не хвастался, не красовался перед ними. Чувствовалось, он терзается нескончаемыми замыслами, бурлящими внутри. «Сейчас он нам скажет, что вдобавок не чужд музыки и поэзии», – подумал Эцио.

– Эцио, не хотите немного передохнуть? – спросил Леонардо. – Возможно, эта ноша тяжеловата даже для вас.

Эцио скрипнул зубами: