– Однажды Виктория уже предала Орден, – сказал Гриффин. – Тогда ей это простили. Не думаю, что простят снова. Конечно, если мы не остановим Исайю, это уже не будет иметь значения.

– А что после того, как мы его остановим?

– Надеюсь, тамплиеры поймут все именно так, как нужно. Как ей нужно.

– А с тобой что будет? – продолжал Оуэн. – Что Братство с тобой сделает?

– Со мной? – Гриффин поднял взгляд к потолку, стеклянному куполу над атриумом, наполненному голубизной неба с двумя перекрещивающимися линиями – следами пролетающих самолетов. – Для меня пути назад нет.

Оуэн помедлил.

– Совсем?

Гриффин качнул головой.

– Почему?

Гриффин не ответил, и Оуэн нахмурился. Это был первый раз, когда он остался один на один с ассасином после возвращения из Монголии, и у него еще были серьезные вопросы насчет Братства.

– Последний раз, когда я подключался к «Анимусу», – сказал Оуэн, – мой предок убил хана Мунке. После этого монгольская армия отступила и больше не возвращалась. Мой предок – она в одиночку буквально изменила ход истории. И Братство бросило ее только из-за того, что у нее было повреждено колено. Они даже забрали у нее тайный клинок ее отца.

Оуэн слегка трясся от боли и обиды, которыми было наполнено это воспоминание.

– Ее наставник сказал, что она стала «бесполезна».

– Она и стала бесполезной. Ее колено было не восстановить. Она не могла…

– И что? Это нечестно. Она была героем.

– Никто и не говорит обратного.

– Но ты говоришь, что Братство точно так же поступит с тобой, просто потому что ты сотрудничаешь с Викторией.

– Последний раз, когда в Братство проник шпион, нас практически вырезали всех. Поэтому – да, я говорю, что мой договор с Викторией означает конец моей жизни как ассасина. Я не сожалею о своем выборе и никого не виню.

Оуэн поймал себя на мысли, что ему тяжело в это поверить.

– То есть, ты имеешь в виду, что полностью согласен с тем, что они тебя просто вышвырнут?

Судя по позе Гриффина, он немного расслабился, его плечи опустились.

– Да.

– Но это неправильно. Это нечестно…

– Или, может быть, ты просто мальчишка и ничего не понимаешь, – грубо отрезал Гриффин. – Когда служишь человечеству и Кредо, стоит отпустить то, что ты считаешь правильным. Оставить твои соображения насчет честности. Отказаться даже от того, что в твоем понимании есть верно и неверно. Возможно, однажды тебе придется сделать нечто такое, о чем ты сейчас даже подумать не можешь. Ты должен осознать, что в каждый момент времени то, что будет лучше для всего мира, может не вписываться в твои представления о допустимом.

Оуэн отвел взгляд от него и уставился в пол атриума.

– Не знаю, хочу ли я быть частью чего-то подобного.

– Тебя никто не заставляет.

Оуэн повернулся спиной к открытому атриуму и оперся спиной на перила. Не важно, что там Гриффин говорит. Верное и неверное имеет значение. Честность имеет значение. Все это просто обязано иметь значение, иначе не важно, причастен ли отец Оуэна к ограблению банка и убийству охранника или нет, и не важно, что он умер в тюрьме, наказанный за преступление, которого не совершал. Оуэн не мог согласиться с этим, поскольку некоторые вещи значили для него больше, чем все остальные.

– Исайя показал мне воспоминание в «Анимусе», – сказал Оуэн. – Воспоминание моего отца.

Гриффин кивнул.

– Монро говорил.

– Он говорил тебе об ассасинах? Братство заставило моего отца ограбить этот банк, и они подставили его с этим убийством.

– Он сказал, что именно это Исайя тебе показал.

– Ты будешь отрицать это?

Жестом руки Гриффин описал широкий круг.