Меч развернули, Жанна подняла его над головой, и радостное ликование охватило толпу.

Меч не имел ничего общего с частицей Эдема в офисе гендиректора. «Проклятье!»

– Иди! – выкрикнул де Бодрикур, когда небольшой отряд сел на коней и направился к воротам. – Иди, и будь что будет!

«Действительно, пусть будет, что будет, – подумал Саймон. – Пусть понижают в должности, пусть выгоняют…»

С ассасином Жаном де Мецем по левую руку и Габриэлем по правую, Жанна Девственница проехала через арку ворот Франции и начала свое путешествие в историю. То, что должно было бы стать для Саймона триумфальным моментом исследования, омрачилось разочарованием. Но Габриэль был счастлив. Во всяком случае, сейчас.

«Мне очень жаль, Саймон», – вновь раздался в голове голос Виктории.

Историческая сцена расплылась туманом, и профессор этому даже обрадовался. Все было слишком оптимистично, слишком наполнено ожиданием счастливого будущего, хотя впереди этих почти еще детей не ждало ничего, кроме ужаса войны и боли предательства.

Туман сгустился, обретая очертания новой картины: нарастающая луна струила холодный свет на покрытую снегом землю, на фоне ночного неба бесформенно горбатился какой-то дом. Туман уплотнился, и Саймон по небольшим витражным окнам, освещенным изнутри свечами, понял, что это не дом, а церковь. Туман превратился в облачка пара, которые при ходьбе выдыхали Жанна и Габриэль. Это не был час всенощной, но они не спали и куда-то спешили, будто их пригласили на важную встречу.

Маленькому отряду Жанны потребовалось одиннадцать дней, чтобы из Вокулера добраться до Шинона. И хотя несколько городов на их пути занимали враждебные бургундцы, а расстояние между городами превышало шестьсот километров, пророчество Жанны оказалось верным: опасности обошли их стороной. На эту ночь они устроились с комфортом, так как Сент-Катрин-де-Фьербуа контролировали французские войска. В предыдущие ночи им приходилось спать под открытым небом то в поле, то в лесу. Жанна ложилась отдельно от мужчин, и иногда они отпускали в ее адрес пошлые шутки, сожалели, что не могут с ней повеселиться, так как поклялись доставить ее в Шинон в целости и сохранности. Вначале Габриэль в ярости вскакивал на ноги, готовый броситься в драку, но каждый раз Жан де Мец его успокаивал и уводил куда-нибудь подальше.

– Наблюдай и жди, – тихо говорил он юноше, – клянусь жизнью, я отсеку руку любому, кто осмелится к ней прикоснуться.

И действительно, Жанна вела себя с солдатами так, словно они были ее семьей, спокойно и бесстрашно, и они – все молодые, сильные, способные оценить плавность линий ее женского тела – постепенно потеряли к ней любовный интерес, и сальные ухмылки уступили место искренним и добрым улыбкам, а грубые шутки – благопристойным разговорам. Впервые заметив эту перемену, Габриэль повернулся к де Мецу и вопросительно посмотрел на него.

Жан улыбнулся и сказал:

– Я судил по себе. Она красива и хорошо сложена, но… быть подле нее – одного этого уже достаточно.

Габриэль кивнул и повернулся к смеющейся Жанне, которая всецело доверяла окружавшим ее мужчинам и ничего не боялась. Это противоречило их природе, но тем не менее так оно было, и Жанна, казалось, принимала сложившуюся ситуацию как должную.

Двери церкви были не заперты, и они вошли внутрь. Днем их маленький отряд уже побывал здесь на мессе, второй за все их путешествие. До визита в церковь Жанна успела продиктовать письмо будущему королю – она всегда обращалась к нему «дофин», вплоть до того самого дня, когда она отправилась с ним на миропомазание в Реймс, – и вперед с письмом отправили гонца.