Его давно спилить надо, но ни у кого не возникло желания. Хотя я думаю, что просто он никому не мешает, вот и стоит уже черти сколько лет. Тоже местная древность.

Разложила покрывало на песке и посадила бабушку. Она стянула с себя резиновые тапочки и подняла халат вверх, оголяя ноги.

— Для двухсотлетней, я неплохо сохранилась, да? — В ее голосе слышался смех.

— Ага, — сняла домашнюю одежду, оставаясь в нижнем белье. — Я окунусь и вернусь.

—Хорошо, Мирка. Ладная ты ведь у Машки вышла. Ножки длинные, глазки зеленые, большие. Талия вон какая… Как у меня в молодости, а грудки — это наверное, в отцовскую породу. По моей ветке все не особо фигуристые были. Доски!

— Иди ножки помочи! — Крикнула бабушке.

Снова начала моей внешностью восторгаться. Я в ней ничего особенного не видела.

Ба кряхтела, пока поднималась и подошла ко мне. Рука аккуратно дотронулась до моих волос.

— А это цвет Сириусов. Фамильная черта. Пепельно-белые, жемчужные, густые и безумно красивые. Поговаривали, что нашу кровь когда-то разбавил Мене, Лунный бог по-другому.

— И какая она? Магия ваша.

— Опасная, детка. Я мелкая была, и слышала, что из-за нее весь род приговорен к казни. Кроме меня и деда твоего. Но вроде уже говорила тебе, память подводит…

Глафира Ивановна притихла, а я не стала больше ни о чем спрашивать. Окунулась в озеро, немного поплавала и вылезла на берег. Бабушку отвела домой, да в кровать уложила. Все же жара стоит, тяжко ей.

Жить в деревне — это работать круглые сутки. Я любила дом, но терпеть не могла грядки. Но бабуля получала минимальную пенсию, а я студентка. Подрабатываю переводчиком на удаленке. Оставшиеся деньги Марии,которые получилось отложить, помогают оплачивать счета. Еду приходится растить самим.

Пока бабушка спала, я убралась в доме по-быстрому, да поставила чан воды на плиту. Суп сварить. Свекольник.

В том году специально для него закрыла несколько банок заготовок. Холодная похлебка шла хорошо в такую жару.

— Дайте розу для угрозы, — напевала под нос себе песенку, помешивая овощной бульон.

— Мирка, здорова! — В дом ввалился дядя Дима.

Мужик он нормальный. Любил выпить, как и все тут, в общем-то, но и про ответственность не забывал.

— Привет, Дим Саныч. Останешься на свекольник?

— С удовольствием. Как раз пока он стынет, дрова успею вам нарубить. — Сосед потер руки и усмехнулся.

— Спасибо вам большое. — От всего сердца поблагодарила.

— Да что ты! — Махнул рукой. — Кто ж даст старушке и девчонке топором орудовать? Себе пальцы еще отрежете, и что делать будем?

— Пришивать обратно, — брякнула и засмущалась.

Дмитрий снял рубашку, размял пальцы и пошел во двор. В это время, я разлила свекольник по тарелками, нарубила в него зелень, почистила чеснок, порезала черный хлеб.

Бабушку будила долго. Так долго, что испугалась… После всех ее сказок, мысли всякие в голове буйствуют.

— Эх, Мирка, муж тебе достанется тяжелый и упертый, — первые слова после пробуждения были странные. — Но ты потерпи и любовь к тебе, его изменит. Не знал он нежности никогда. Помни об этом, не отталкивай.

Взрослого состоявшегося мужика изменит только могила, или лопата… Которой эта ямка и копается.

— Баб Глаш, ты что-то соня сегодня, — дядя Дима вытер пот со лба, да сел за стол.

— Помирать я нынче собралась, милок.

— Поживете еще. Мир, ты не переживай. Моя матушка тоже после шестидесяти лет каждый день, едва не при смерти была. Это, видать, старческое.

— Сам ты старый, Димасик. А я правду, говорю. После моей смерти, Миралина исчезнет. Вы ее не корите, так надобно. И не ищите — не вернется. Похороните меня всей Ольховкой, да дочери моей не сообщайте. Завещание я написала. Оно под матрацем хранится, как и деньги на гроб. Памятник мне не нужно ставить. Обычный крест в землю воткните, да и хватит.