Действительно, красный «фиат» с Гришей и Малиновской притормозил возле колоннады. Артистка была в хорошем настроении, позволила себя накрасить и припудрить, посылала воздушные поцелуи посетителям Цветника и даже забралась на капот автомобиля, чтобы её было лучше видно. Тем временем «маузеры», которые так и не сыграли своей роли, подобрали с земли и почистили. Свирский листал сценарий, который знал наизусть, кусал губы и бегал с места на место, выбирая удачный ракурс.

– Нет, – сказал он, – никуда не годится, народ мешает. Идём к гроту Лермонтова, пусть там Трофимова застрелят, то есть попробуют застрелить.

– Там тень, – Варя вздохнула, – Арнольд, чем тебе здесь не по душе?

– Ну ты посмотри, какой вид, люди ходят, едят, смеются как идиоты, что я, по-твоему, должен снять? Вон ту раскормленную бабу с выводком или мужика с пузом и в панаме? Соберись, быстро отстреляемся и на сегодня закончим.

– У меня вопрос, – решился Травин, – если меня застрелят, как я потом её к себе в деревню увезу?

– Не в деревню, а в город, товарищ, – Свирский раздражённо взмахнул пачкой бумаги, – там же написано – пуля попадает в орден, а потом вы хватаете Риттера и сдаёте его милиции. То есть только стреляют, остальное уже снято.

У Сергея в его копии сценария такого не было, но он промолчал. В орден, значит, в орден. Тем временем оператора оставили у телеги, Свирский решил сам снять сцену одной камерой – возле грота места было немного, аккурат для трёх действующих лиц. И со светом повезло, он падал так, как любила Малиновская. Варя выбрала место, встала и упёрла руки в бока.

– Арнольд, ну что, будем репетировать?

Парные сцены с главной героиней режиссёр всегда проигрывал загодя, чтобы артист знал, что ему делать. Но сцену эту уже снимали с Охлопковым, Варя и Муромский отлично знали, что им делать, а на Травина никто особо не надеялся. Свирский махнул рукой, поставил Сергея возле Малиновской, сказал, что скомандует, когда тому надо будет сместиться, примостился чуть поодаль. Гриша щёлкнул хлопушкой-нумератором, и съёмка началась. Сначала Травин просто стоял, пока артистка заламывала руки и закатывала глаза, а её экранный муж размахивал руками. А потом Муромский отошёл на два шага, выхватил из-за пазухи «маузер» и навёл на киношную парочку.

– Смотри на меня, сейчас я выстрелю, ты покачнёшься, – крикнул он Сергею, выпучивая глаза, и нажал на спусковой крючок.

Инстинкт, вбитый за годы в подсознание, заставил Травина надавить Малиновской на плечи и самому присесть, уводя её и себя с линии выстрела. Пока молодой человек осознавал, что только что запорол дубль, «маузер» выплюнул облако порохового дыма, а вылетевшая из дула пуля выбила гранитную крошку прямо на том месте, где секунду назад находилась голова его партнёрши.

– Ну и что будем делать?

Свирский лежал на диване и смотрел в потолок. Папироса, торчащая в зубах, осыпалась пеплом на воротник, рядом с диваном стоял табурет, а на нём – бутылка шустовского коньяка. Счетовод Матвей Лукич сидел на стуле, выпрямившись и перебирая бумаги.

– В смету не уложимся, – сказал он, – за номера и комнаты не рассчитаемся, ещё в четверг все должны были съехать, кроме Савельева и Гриши, а получается, что здесь сидят. Трубобетонный завод аванс отдал, а остальное только через месяц обещал, свиноферма за агитку не заплатила, говорят, могут натурой отдать, полутушами, и что я с ними делать буду? А у Малиновской, между прочим, съёмочный день тридцать восемь рубликов, да номер двенадцать, итого пять червонцев каждый день вынь да положь. Опять же, лаборатория требует за проявку плёнок, если не перечислим, грозится подать в суд.