Она опустилась на колени рядом с отцом и принялась расстегивать окровавленные жилет и сорочку, чтобы хоть немного унять струящуюся из раны кровь, но он мягко отвел ее руку. Вероника поняла: старания ее напрасны, но отец хочет ей что-то сказать. Она нагнулась к его губам.

– Вероника… Прости… Вероника…

Это было главное, что занимало угасающие мысли старика. Она поцеловала его в лоб и сквозь слезы проговорила:

– Молчи, отец… Не нужно себя утомлять…

Но он хотел сказать что-то еще, с его губ срывались нечленораздельные звуки, в которых Вероника в отчаянии пыталась уловить хоть какой-то смысл. Жизнь быстро покидала старика. Его рассудок погружался во мрак. Вероника приложила ухо к обессилевшим губам отца и разобрала несколько слов:

– Берегись… Берегись… Божьего Камня…

Внезапно старик приподнялся. Его глаза вспыхнули последним отблеском угасающего пламени. Веронике показалось, что, взглянув на нее, отец только теперь понял важность ее присутствия здесь и испугался опасностей, которые ее подстерегали. Хриплым, полным ужаса голосом, однако вполне отчетливо он проговорил:

– Не оставайся здесь, иначе погибнешь… Беги с этого острова… Прочь… Прочь…

Голова его вновь упала. Он пробормотал еще несколько слов, которые Веронике удалось разобрать:

– Ах, крест… Четыре креста Сарека… Дочь моя, дочь моя… Распятие…

Все было кончено.

Молодая женщина почувствовала, как наступившая тишина навалилась на нее и с каждой секундой давит все сильнее.

– Бегите с этого острова, – раздался голос рядом с Вероникой. – Прочь. Это воля вашего отца, госпожа Вероника.

Бледная Онорина сидела на полу подле нее, обеими руками прижимая к груди пропитанную кровью салфетку.

– Но вы ранены! – воскликнула Вероника. – Дайте-ка я посмотрю.

– Потом… Мною займетесь потом, – прошептала бретонка. – Ах чудовище! Если бы я успела… Но дверь внизу была забаррикадирована…

– Позвольте я вам помогу, – с мольбой в голосе настаивала Вероника. – Не упрямьтесь.

– Сейчас… Но сначала… Мари Легоф, кухарка, внизу, на лестнице… Тоже ранена, может, уже при смерти… Посмотрите…

Вероника бросилась к двери, в которую убежал ее сын. За нею оказалась просторная прихожая. На нижних ступенях лестницы, согнувшись пополам, хрипела Мари Легоф.

Она умерла почти тотчас же, не приходя в сознание, – третья жертва непостижимой трагедии.

Как и предсказал старый Магеннок, г-н д'Эржемон оказался ее второй жертвой.

Перевязав рану Онорины, оказавшуюся неглубокой и с виду не угрожавшую жизни бретонки, и перенеся тело Мари Легоф в загроможденную книгами и обставленную как рабочий кабинет большую комнату, где лежал труп ее отца, Вероника закрыла г-ну д'Эржемону глаза, накинула на него простыню и стала молиться. Однако слова молитвы застревали у нее на губах, а рассудок не мог ни на чем сосредоточиться. Многочисленные удары судьбы оглушили женщину. Обхватив голову руками, она просидела почти час, в то время как Онорина забылась горячечным сном.

Изо всех сил Вероника старалась прогнать образ сына, как привыкла уже прогонять воспоминания о Ворском. Однако два эти образа смешивались друг с другом, кружили вокруг нее, плясали перед закрытыми глазами, словно светлые пятна, которые во мраке наших упрямо сомкнутых глаз проплывают взад и вперед, раздваиваются и вновь соединяются. Перед мысленным взором Вероники все время вставало одно и то же лицо – жестокое, насмешливое и мерзко кривляющееся.

Она не испытывала горя матери, оплакивающей сына. Ее сын умер четырнадцать лет назад, а тот, который только что воскрес, тот, на кого она готова была излить всю свою материнскую нежность, почти сразу стал ей чужим, даже хуже того: он стал сыном Ворского! Как же она могла испытывать горе?