Слева от нас – статуя Свободы, подаренная французами на столетие так называемой «американской революции». И чего они от Зураба Церетели памятник Колумбу не приняли? Дарили же. Ну стоял бы рядом. Теперь медный циклоп на Москве-реке бодрит москвичей. Он теперь уже не Колумб, а Петр Великий.

Однако вернемся в Нью-Йорк. Статуя Свободы держит факел, как говорят, «озаряет мир демократией и свободой». Свет этой демократии простирается до Ирака и Афганистана, до многих темных стран, не знавших свободы до прихода американского солдата. Но теперь там свобода. Хочешь – убивай, а хочешь – режь.

Перед тем как продолжить работу, мы решили перекусить. Ресторан выбрал Берд. Вот подъехали, выгружаемся, Виталик, не теряя времени, устанавливает камеру и снимает городской пейзаж: длинная улица, люди. Хрясь! Огромный негр сжимает пятерней наш объектив. Еще секунда – и он его раздавит, сомнет, как пустую банку из-под колы. Местный житель разъярен: видать, он готов зарядить милому и воспитанному Дупличу прямо в ухо. Или в челюсть. И тут между ними втирается сержант Берд. Он белозубо улыбается и кладет горожанину ладони на огромную бочкообразную грудь.

– Что такое, брат?

– Брат, зачем он меня снимает?!

– Они из России, брат!

– Брат, да какая мне разница, откуда они! Я хочу разбить камеру, брат!

– Брат, я очень прошу, не надо!

Я беспомощно смотрю на Петю Черемушкина. Он приставляет палец к губам, еле заметно кивает.

Черный прохожий вразвалочку удаляется, Берд, вращая глазами, шипит. И его понимаю даже я.

– Не надо снимать!!! – И потом уже чуть мягче, с жестом руки: – Прошу в ресторан.

Петя гудит, не разжимая губ:

– Черные все братья. У них свое общение, они сами разберутся, без белых.

– Негры?

Черемушкин быстро оглядывается.

– Их нельзя здесь так называть. Это неполиткорректно.

– А у нас-то их так называют.

– Здесь нельзя. Они черные.

Ресторан оказался вполне приличным. Мы с Дупличем выбираем жареную картошку и мясо, ну то есть стейк и френч-фрайз. Петр – пасту феттучини – широкую вареную лапшу. Правильно, он же похож на римского воина, вот и пускай ест макароны. Сержанту первого класса приносят, как и всем, приборы и… тарелку с огромным гамбургером. Он режет его, как бифштекс, отправляет первый кусочек в рот. Жует. Потом оглядывается, замечает, что мы с Дупличем, как истуканы, смотрим на него не мигая. Гамбургер?! В ресторане?! Берд смущенно качает головой:

– Ааа… Вы же европейцы. Ну да. У нас так многие едят. Привыкли к этому фаст-фуду, знаете ли.

Чудно. Бутерброды на обед. Как основное блюдо. Мы пожимаем плечами и вгрызаемся в прекрасную жареную говядину. Блин, вкусно. Разве это можно променять на «Макдоналдс»? А бутерброды… Это ж… Вот, значит, откуда здесь столько жирных людей. Вот в чем смысл местной пословицы: «Толстый человек – бедный человек». Тот, кто ест хорошую дорогую пищу и занимается собой, как правило, живет в достатке. И кулинария здесь не скудная. Кругом полно кафешек, забегаловок и ресторанов. Итальянская пицца, французский рататуй, китайский пищевой плюрализм… Да всего навалом. Я спросил как-то одну старушку-американку лет двадцать назад:

– А у вас в США есть своя, национальная кухня?

Пока меня тыкали в бок локтями и шипели, мол: «Не обижай ее, в Штатах нет своей кухни, и над этим весь мир смеется!» – старушка ворочала мозгами, потом прошуршала:

– Да у нас все кухни мира есть. Нет проблем.

И оказалась права.

Откушав отбивную и картофан, мы устремляемся в рекрутский батальон Форт Гамильтон. И что мы там видим? Огромный блок, построенный из красного кирпича с белыми швами кладки, и окна-витрины. Стенд: «Military entrance processing station». В переводе «Пункт приема и оформления лиц на военную службу». Вокруг ни одной машины. Пусто. Над зданием высокий шток и звездно-полосатый флаг. Интересно – в верхней части древка не привычное для нас острое навершие, а латунный шар.