– А чего бы хотела попросить?

Девушка посмотрела на рябь на воде и немного погодя ответила:

– То, что вы и так мне давали. Доброту.

– И больше ничего?

Она помолчала.

– Я бы хотела называть вас отцом.

Мессиру Гийому как будто стало неловко от такого ответа. Он посмотрел на север.

– Вы оба незаконнорожденные, – проговорил он после небольшой паузы, – и я завидую этому.

– Завидуете? – спросил Томас.

– Семья – она как берега у реки. Берега не дают реке менять русло. А незаконнорожденные прокладывают собственный путь. Они ничего не ждут и могут двигаться куда хотят. – Мессир Гийом нахмурился и бросил в воду камешек. – Я всегда думал, Элеонора, что выдам тебя за кого-нибудь из своих латников. Твоей руки просил у меня Бенуа, и Фосса тоже. Тебе пора замуж. Сколько тебе лет? Пятнадцать?

– Пятнадцать, – кивнула девушка.

– Ты зачахнешь так, девочка, если и дальше будешь ждать, – угрюмо проговорил мессир Гийом. – Так кого же ты выберешь? Бенуа? Или Фосса? – Он помолчал. – Или предпочитаешь Томаса?

Элеонора ничего не сказала, и Томас тоже молчал в смущении.

– Хочешь ее? – грубо спросил его мессир Гийом.

– Да.

– А ты, Элеонора?

Она посмотрела на Томаса, потом снова взглянула на ручей и просто ответила:

– Да.

– Конь, кольчуга, меч и деньги – приданое моей незаконнорожденной дочери, – сказал Томасу мессир Гийом. – Береги ее, иначе снова станешь моим врагом.

Он отвернулся.

– Мессир Гийом! – окликнул его Томас.

Француз обернулся.

– Когда вы пришли в Хуктон, – продолжил Томас, сам удивляясь, почему спрашивает об этом, – то забрали с собой одну темноволосую девушку. Она была беременна. Ее звали Джейн.

Мессир Гийом кивнул:

– Она вышла за одного из моих воинов. А потом умерла при родах. И ребенок тоже. А что? – нахмурился он. – Ребенок был твой?

– Она была моей подругой, – уклончиво ответил Томас.

– Хорошенькая подружка, – сказал мессир Гийом, – я ее помню. Когда она умерла, мы отслужили двенадцать месс за ее английскую душу.

– Спасибо вам.

Мессир Гийом перевел взгляд с Томаса на Элеонору, потом снова на Томаса.

– Хорошая ночка, чтобы поспать под звездами, – сказал он. – А на рассвете мы уходим.

Рыцарь пошел прочь, а Томас с Элеонорой сели на берегу ручья. Небо еще не совсем потемнело, в нем оставалось матовое мерцание, как от свечи за роговой пластиной. С другого берега ручья соскользнула в воду выдра. Она вынырнула, и ее шкурка заблестела в вечернем свете. Зверек поднял голову, взглянул на Томаса и, снова нырнув, скрылся из виду, лишь на темной поверхности осталась полоска серебристых пузырьков.

Молчание прервала Элеонора; она произнесла единственные известные ей английские слова:

– Я женщина лучника.

– Да, – улыбнулся Томас.

На рассвете они поскакали дальше, а к вечеру увидели на горизонте на севере столб дыма и поняли, что английское войско продолжает свое дело. Утром следующего дня они расстались.

– Не знаю, как вы доберетесь до этих ублюдков, – сказал мессир Гийом, – но, когда все закончится, отыщите меня.

Он обнял Томаса, поцеловал Элеонору и залез в седло. На его коне была длинная синяя попона, расшитая желтыми ястребами. Рыцарь устроил свою больную ногу в стремени, разобрал поводья и тронул шпорами коня.

Дорога вела на север через заросшую вереском пустошь, где пахло тимьяном и порхали голубые бабочки. Томас с висящим на луке седла шлемом и мечом на бедре двинулся на дым. Элеонора, настоявшая на том, что будет носить его лук, потому что она женщина лучника, поехала следом. На небольшом возвышении они оглянулись, но мессир Гийом отъехал уже на полмили к западу и не оборачивался. Он спешил к орифламме.