– Оставьте его, – сказал один из латников, – он покойник.

Они понаблюдали за ним, пока движения Томаса не стали судорожными, а потом сели на коней и ускакали. Группа стрелков у одного из домов на площади также наблюдала за этой сценой, и их присутствие встревожило сэра Саймона, опасавшегося, что среди них могут оказаться друзья Томаса. Когда латники графа покинули площадь, он последовал за ними. Его люди промышляли близ церкви Святого Михаила. Сам сэр Саймон приехал на площадь лишь потому, что увидел высокий каменный дом и решил, что там можно поживиться. Но вместо этого он нашел Томаса, и теперь враг был повешен. Это была не та месть, о которой мечтал сэр Саймон, но все равно она была приятной. Это было расплатой.

А Томас уже ничего не чувствовал. Вокруг была темнота и никакой боли. Он плясал на веревке, отправляясь в ад, его голова свесилась на сторону, тело слегка раскачивалось, руки скрючились, ноги дергались, и с них капало.

Войско оставалось в Кане пять дней. В плен попали триста высокопоставленных французов, способных выплатить выкуп. Их отконвоировали на север, чтобы на кораблях отправить в Англию. Раненых англичан и валлийцев сложили на галереях в женском монастыре. Их раны так смердели, что принц со своим окружением переехал в мужской монастырь, где расположился сам король. Тела зарезанных горожан убрали с улиц. Священник королевской семьи хотел достойно похоронить их, как подобает христианам. Но когда во дворе церкви Святого Иоанна вырыли братскую могилу, туда поместилось лишь пятьсот трупов, а чтобы похоронить остальных, не хватило ни времени, ни лопат. Так что четыре с половиной тысячи трупов свалили в реку. Когда безумие разгула закончилось, оставшиеся в живых горожане повылезали из своих тайных укрытий и бродили по берегу, выискивая среди оставленных отливом трупов тела родных. Их поиски беспокоили бездомных псов и крикливые стаи ворон и чаек, которые отъелись на этом пиршестве.

Крепость по-прежнему оставалась в руках французов. Ее стены были высоки и прочны, и никакие лестницы не могли достать до верха. Король послал герольда, требуя сдачи гарнизона, но французские командиры с большой вежливостью отклонили предложение и посоветовали англичанам потрудиться. Они были уверены, что ни баллисты, ни катапульты не смогут метнуть камни так высоко, чтобы преодолеть стену или проделать брешь. Король счел, что они правы, и вместо этого приказал своим пушкарям разбить ворота крепости. По старому городу на телегах провезли пять самых больших пушек. Три из них представляли собой длинные кованые трубы из листового железа, укрепленные стальными обручами. Две были отлиты из меди колокольными мастерами и напоминали раздутые горшки с овальным пузом, узким горлом и разинутым ртом. Все имели примерно пять футов в длину. Чтобы выгрузить их с телеги на деревянные постаменты, потребовались лебедки.

Опоры были установлены на доски. Землю под ними выкопали так, чтобы жерла смотрели вверх, на ворота крепости. Король приказал вышибить ворота, через которые намеревался послать на штурм стрелков и латников. Пушкари, в большинстве своем фламандцы и итальянцы, славившиеся своим искусством в этом деле, возились с порохом. Его делали из селитры, серы и древесного угля. Селитра была тяжелее прочих ингредиентов и всегда оседала на дно бочек, а уголь поднимался наверх, поэтому пушкарям пришлось тщательно перемешать смертоносный порошок перед погружением его в брюхо горшков. Прежде чем вложить грубо высеченные каменные ядра, они засыпали в узкую часть горловины каждой литой пушки лопату замешанной с водой глины. Глина была нужна, чтобы запечатать пространство взрыва и чтобы огонь не просочился наружу до того, как загорится весь порох. Еще немного глины забили поверх каменных ядер, чтобы заполнить пространство между ядром и стволом, а потом пушкарям пришлось подождать, пока глина затвердеет и надежно запечатает заряд.