Стоять в одиночестве и бездельничать я не мог, поэтому схватил нейлоновую сумку и ушел в раздевалку спортзала, где занялся тем, чем обычно занимаются в раздевалках. Там было людно. Из обесточенного города то и дело прибегали эйнхерии, надевали доспехи и хватали оружие из оружейного сейфа.

Я успел раздеться до трусов, когда мужчина размером с небольшого белого медведя захлопнул шкафчик и удалился, по пути застегивая накладку на предплечье, и в раздевалке не осталось никого, кроме меня и джентльмена Джонни Марконе.

Барон-разбойник Чикаго в майке и слаксах надевал чешуйчатый жилет из какого-то высокотехнологичного материала. Судя по тесной посадке, броню изготовили на заказ. Я лишь однажды видел Марконе без костюма, и в тот раз он находился в скверной форме. Несмотря на возраст, барон отличался телосложением боксера-полутяжеловеса. Мускулы его предплечий натягивались, как стальные канаты. Наконец Марконе справился с жилетом, надел рубашку и стал застегивать ее на все пуговицы.

– Вы забыли следующий шаг в процессе одевания, Дрезден? – спросил он, не глядя на меня. – Или это что-то вроде сексуальной рекогносцировки?

– Перепалка в раздевалке? Неужели? – Я с громадным достоинством натянул джинсы, по штанине зараз.

– Я-то думал, такие разговоры вам по душе, – парировал Марконе.

Я фыркнул и продолжил одеваться. Марконе нацепил портупею с пистолетом под каждой подмышкой.

– Чуть раньше я видел, как вы говорили с титаншей.

Казалось, он смотрел в другую сторону, но я понимал, что барон не выпускает меня из виду.

Следующие слова были позорными и горькими на вкус, но я сумел их произнести:

– Это был храбрый поступок.

– Ого! – Марконе криво усмехнулся. – Трудно было это сказать, наверное?

– Не представляете насколько, – кивнул я и сплюнул в корзину для мусора.

Марконе влез в пиджак и разгладил его так, чтобы ткань скрыла пистолеты.

– Знаете, чем храбрость отличается от безрассудства, Дрезден?

– Любой страховой агент ответил бы, что ничем.

От шутки он отмахнулся, будто та не заслуживала реакции, и продолжил:

– Все дело в ретроспективном взгляде. Пока не увидишь долговременных последствий, любое действие будет одновременно храбрым и безрассудным. И ни тем ни другим.

– Что ж, – сказал я, – по-моему, вы только что заслужили медаль Шредингера.

Секунду-другую Марконе обдумывал мою фразу, а потом застегнул еще одну пуговицу.

– Да. Наверное, заслужил. – Он помолчал, глядя на меня. – Не припомню, чтобы вы были в зале, когда я говорил с Этне.

– Может, я наконец-то научился не лезть на рожон?

– Не в этом дело. – Марконе склонил голову к плечу и нахмурился. – Честно говоря… я не заметил бы вас только в одном случае. Если бы вас там не было.

Ладно, хорошо. Иногда и плохие парни бывают правы – более или менее. Я умолк и продолжил одеваться.

– Дрезден, – сказал Марконе, – мне нравится работать с вашей королевой. Дела она ведет просто восхитительно. Но не думайте, что между мной и вами возникла хоть какая-то личная приязнь.

– И в мыслях не было, – отозвался я.

– Вот и славно. Значит, нет необходимости объяснять, как сурово я буду вынужден отреагировать, если вы с помощью одной из типичных для вас… махинаций рискнете покуситься на мою территорию или суверенные права, обеспеченные Неписаным договором.

– В самом деле? – изумился я. – Вы что, надумали мериться тестостероном? Прямо сейчас?

– Я намерен пережить эту ночь, Дрезден, – сказал Марконе. – И сохранить все, что завоевал. Я выживальщик. Вы, как ни странно, тоже. – Он вежливо кивнул мне и продолжил рассудительным тоном, от которого мурашки ползли по коже, поскольку за этой безмятежной ширмой скрежетал нерушимый гранит: – Хочу лишь, чтобы вы знали, что я намерен продолжить начатое. Завтра я все еще буду здесь – и вы, Богом клянусь, проявите уважение.