– Как обложка у книги?

– Да. – Ты вкладываешь сигарету в рот, но вспоминаешь, что в доме ее зажечь нельзя. – Обложка может поведать тебе о книге. А тело – об Истории.

Я закусываю губу.

– Получается, когда ты умрешь, копию твоей жизни поместят в Архиве?

– Именно.

Я хмурюсь.

– Что такое, Кензи?

– Если Внешний мир – то, где мы живем, а в Архиве хранятся наши истории, то для чего тогда нужны Коридоры?

Ты грустно улыбаешься.

– Коридоры выступают, как буферная зона между первыми двумя. Иногда Истории просыпаются и выбираются из Архива, попадая в Коридоры. И когда случается подобное, обязанность Хранителя – вернуть все на свои места.

– Кто такой Хранитель?

– Хранитель – это я, – говоришь ты, показав кольцо на пальце. – И ты тоже скоро станешь, – добавляешь ты, указав на мое кольцо.

Я невольно улыбаюсь. Ты выбрал меня.

– Я рада, что смогу быть такой же, как ты.

Ты пожимаешь мне руку и издаешь что-то среднее между смехом и покашливанием:

– Это здорово. Потому что у тебя нет другого выбора.

Двери, ведущие в Коридоры, можно найти всюду.

Большинство из них раньше выглядели как настоящие двери, но проблема в том, что здания меняются: стены проседают, на их месте возводят новые – а двери остаются неизменными. Невооруженным взглядом можно только заметить трещинки, на которые люди обычно не обращают внимания, да легкую зыбь там, где два мира – Коридоры и Внешний – соприкасаются друг с другом. Когда ты знаешь, что ищешь, все не так уж сложно.

Но даже опытный взгляд не всегда может сразу обнаружить проход в Коридоры. Мою ближайшую дверь пришлось разыскивать два дня, и в итоге она оказалась на середине улицы, за лавкой мясника.

Вспомнив о трещинке в обоях с лилиями, я улыбаюсь самой себе.

Я направляюсь к ближайшей лестнице – в доме их две, южная с моей стороны холла, и дальняя северная, рядом с клеткообразными лифтами. Что-то заставляет меня остановиться.

Небольшой пробел, едва заметная тень на потемневших от пыли желтых обоях. Я подхожу ближе и встаю прямо перед ней, позволяя глазам привыкнуть к освещению и приглядеться к трещине, которая не оказалась обманом зрения. Ликование сменяет вопрос: разве могут два прохода находиться так близко друг от друга? Может, трещина в вестибюле – всего лишь трещина?

Однако за этой точно кроется нечто большее. Она прорезает стену между номерами 3В и 3С, не совпадая с заброшенными дверьми. Более того, ее прикрывает марина в старой белой раме. Я прищуриваюсь, стягиваю кольцо с пальца и тут же чувствую разницу – у меня будто сняли с глаз повязку. Глядя на трещину в стене, прямо по центру я вижу ее. Замочную скважину.

Кольцо играет роль шор, отгораживая меня, сколь возможно, от живых, и ограничивает способность читать следы, которые они оставляют на вещах. И делает Коридоры невидимыми для меня. С кольцом я не могу увидеть дверей и пройти через них.

Я снимаю с шеи ключ деда и провожу большим пальцем по его зубцам, так же, как и он когда-то. На удачу. Дед потирал ключ, крестился, целовал свои пальцы и касался ими стены – в любом порядке. Он часто говорил, что удача лишней не бывает.

Я вставляю ключ в скважину, наблюдая, как зубцы скрываются в стене. Сначала раздается легкий скрежет металла о металл. Потом появляется дверь в Коридоры, будто всплывая из глубины вод, и проступает на желтых обоях. В довершение всего ее контур очерчивает яркий свет: это означает, что дверь готова.

Если бы кто-нибудь шел по коридору в этот момент, двери бы он не увидел. Но услышал бы щелканье замка, когда я повернула ключ, и потом увидел бы, как я делаю шаг прямо через стену, в никуда.