– Что тут за погром? – сказал он, будто бы шутя, но строго. – Дом совсем сломать хотите? Это кто сюда пришел?

– Это муж Кето, – объяснил дворник. – Старый диван забирает. Хозяйка обещала.

– Диван? – удивился князь. – Забирает?

– Все равно на помойку, – сказал дворник. – Хозяйка разрешила.

Князь подумал, потом кивнул и спросил:

– Ты муж Кето? – он все время говорил, как будто удивлялся. И поднимал брови.

– Да, – сказал отец. – А это мой сын, – и показал на меня.

– Твой сын? – сказал-спросил князь.

– Да, – сказал отец.

– Хорошо, – сказал князь и обратился ко мне: – Ты ученик?

– Второй класс городского училища, – сказал я.

– Молодец. Учишься хорошо? – и тут же добавил: – Смотри, учись хорошо!

Поиграл кистями халата и ушел в дом.

Я посмотрел ему вслед. Может быть, этот высокий глупый человек, который все время поднимает брови и делает вид, что удивляется, – может быть, он на самом деле мой отец. Но он мне не понравился. Мой худой и маленький отец мне нравился гораздо больше.

Я не могу вспомнить – тогда, когда мы забирали диван, я тогда уже знал, тогда уже добрые люди сказали мне, что моя мама родила меня то ли от князя, то ли от русского полковника? Или я это узнал позже и потом прилепил к прежним воспоминаниям? Не знаю. Да и неважно это.

Дворник и кучер помогли нам погрузить диван на тележку. Мы потащились домой. Колеса уже не звенели, а тихонько скрежетали. Диван был тяжелый. Я видел, как отцу тяжело. Он тащил тележку, а я только сзади подталкивал. У отца стала мокрая шея – пот стекал с затылка по ложбинке, заросшей серыми почти седыми волосами. Вдруг он остановился и сказал мне: «Что-то грудь болит, – и потер себе сердце. – Не сдохнуть бы тут совсем». Тележка остановилась, клюнула вперед. Диван стал двумя ножками на землю, две другие поднялись вверх. Отец сел на диван и сказал: «Я отдохну, да?» – сказал, как будто у меня разрешения просил, – сел, привалился к диванному валику и прикрыл глаза. Мне стало страшно, что он сейчас умрет. Потом я вдруг представил себе, что на этом самом диване господин князь делал с моей мамой вот это, от чего дети берутся. То, от чего, может быть, я сам взялся. Мне стало стыдно, и я отвернулся.

Отец громко зевнул, открыл глаза, потер грудь, встал и снова впрягся в тележку.

Потом оказалось, что в диване клопы. Они меня искусали в первую же ночь, когда меня положили спать на этот диван – «обновить», как сказала мама.

У господ были клопы, оказывается! У нас клопов не было, а у господ были! Мне от этого стало весело. Мать стала выводить клопов керосином. Воняло на весь дом, но не помогло – клопы остались. Поэтому зимой отец дождался первого по-настоящему холодного дня и вытащил диван во двор, выморозить клопов. Стоял в дверях и кашлял. Стерег, чтобы мальчишки не баловались. Потом поручил мне смотреть, а сам ушел в дом. Прошло часа три. Диван стал весь как ледяной. Клопы вымерзли. Все стало хорошо.

Потом отец перетянул диван. Все стало еще лучше.

Один раз в воскресенье отец прилег на диван. Сложил руки на животе. Я подошел и поцеловал ему руку. Его худые корявые пальцы. Мне захотелось сказать ему спасибо. Сам не знаю за что. Но я просто поцеловал ему руку. От его рук, от его пальцев пахло дегтем и железом. Терпкий дегтярный дух мешался с кислым запахом железа.

Отец отдернул руку и сказал: «Ты что? Что я тебе, поп? Или покойник?»

Мне стало обидно.

Но я не мог удержаться. Я еще много раз целовал ему руки, когда он дремал после обеда. Ведь он работал на нас. Даром работал, если честно все рассмотреть с точки зрения экономической науки. Он нам давал все – а мы ему что? Правда, я старался ему помогать. Вертелся сзади, когда он работал. Он протянет руку, пошарит вокруг, я сразу: «Что ты ищешь? Что тебе подать?» Но он меня отгонял. Он говорил: «Ничего не ищу! Ничего не надо! Иди книжки читай, учись! А то сапожником будешь, как я».