– Я на самом деле его видел. В иллюминатор лез. Нос пятачком, морда толстая и язык показывает. А в ушах серьги в виде больших рыболовных крючков. Это, наверное, морской черт. Я в него три раза попал, а он все ухмыляется и язык показывает.

Берия придвинулся к Кренкелю и негромко спросил:

– Пил?

– Кто, я? – уточнил старший радист, стараясь дышать в сторону.

– При чем здесь вы? – рассердился Лаврентий. – Кандыба много пил?

– Да совсем не пил. Это же Кандыба. Кто ему нальет?

– А за свой счет?

Такая постановка вопроса явно поставила Кренкеля в тупик.

– Как за свой счет? Это же Кандыба!

– Все ясно, – выдал заключение товарищ Берия, – помешательство ума на почве хронической трезвости. А ты что по этому поводу думаешь, товарищ Раевский?

С ответом я не торопился, так как в мою светлую голову пришла мысль. Я развернулся к корабельному особисту и на мгновение, только для него одного, предстал без маскировки. Как был, с крыльями за спиной и нимбом над головой. Бедняга упал на колени и пополз в мою сторону, возобновив перекрещивание «маузером».

– Ваше Сиятельство, я знал что Вы есть! И черти есть. А они в них не верят. Скажите им, Ваше Сиятельство.

Я обернулся к Кренкелю.

– Эрнст Теодорович, срочно в рубку. Радируйте в порт, пусть срочно присылают санитаров. У товарища Кандыбы помешательство. Видите, он принимает меня за генерала Раевского, героя войны 1812 года. Да, товарищи, отберите, наконец, у него оружие. – И уже чуть слышно Лаврентию: – А ты говорил, валить, валить…

Что сказать? Плавание наше все-таки началось. Капитан занял свое законное место у штурвала, или как там оно называется, и приказал отдать швартовы. Интересно, кстати, какая сволочь взяла у Воронина швартовы? А потом началась скука. Хоть вой на пару с таксом, что он с удовольствием проделывал, дождавшись, пока побольше народу ляжет спать.

Помнится, в бытность мою декабристом, а послан я был в Северное общество для недопущения участия Пушкина в сем сомнительном предприятии, написал я как-то рассказ об удовольствиях на море. Но то скорее было писано для произведения впечатления на дам, вздыхающих до обморока и роняющих слезы на ландыши. М-да… Пришлось потом на селенгинскую каторгу соглашаться, избегая настойчивых домогательств особо впечатленных барышень. Правда, и выбора у меня тогда не было. Закатали меня по второму разряду на пожизненное. А за особую умственность, когда по случаю собственной коронации Коля номер Первый всем сроки до пятнашки скостил, меня из списков на амнистию собственноручно вычеркнул.

Да, но в те патриархальные времена и корабли были совсем другие. Сейчас что? Накушалась калоша угля и прет себе по мелкой волне спокойно, важно и чинно. Как траурный лафет на генеральских похоронах. А где же, спрашиваю, романтика? Где мачты, которые превосходят высочайшие деревья? Где паруса, невидимые, будучи подобранными, и ужасные величиною, когда корабль взмахнет ими невиданной птицей? И где, я вас спрашиваю, пушки в каждой каюте, в которые так удобно прячется дюжина цимлянского?

А люди какие были? Нынче разве что Воронин близко с ними стоит. С десяти лет определяли судьбу свою, с младых ногтей проводя навигации на качающейся под ногами палубе. Попались бы те люди Маяковскому, вот бы гвоздей наделал. Или из него бы сделали, что скорее всего. Кто говорит, что это из Тихонова цитата? Это который Штирлица играл? Тоже на скобяные изделия пойдет. Ибо суровые будни морские закаляют тело и душу, но не ожесточают их только супротив товарищей своих. Так и делят время в плавании между службой и дружбой. У нас тогда, со времени основания флота, дуэлей между флотскими не было ни одной. Сухопутных же, особенно штабных и лейб-гвардиозусов, дырявили с превеликим удовольствием. Пистолетом или шпагою, но изрядно проредили мы гарнизоны городов приморских.