Остро обозначилась проблема стали для инструментов. Начали эксперименты с разными пропорциями дутого железа и чугуна, подбирая процент углерода для инструментальных сталей. Затем отрабатывали процесс науглероживания поверхности готового инструмента путем прокаливания его в глиняных, герметично закрытых лотках, засыпанных тертым углем. Такое цементирование поверхности заметно улучшило качество инструмента, но как же долго и муторно пришлось подбирать все нюансы науглероживания. Все приходилось делать на ощупь.

Вечерами приходил домой, выжатый как тряпка. Вроде должен не махать весь день топором, а заниматься руководством. Но получалось как-то наоборот. Показываешь, что собрали не так, разбираешь и собираешь сам; потом прибегают бумажники и кричат, что у них автоклав не закрывается; пока идешь к ним, подлавливают литейщики – у них новая форма металл не держит; просишь подождать бумажников, бежишь к литейщикам; нас догоняют плотники и жалуются, что им инструментальщики сверл нужного диаметра не дают, а они вчера случайно сломали…

Начинаешь прибавлять скорость перемещения по заводу – начинает подбегать больше народу. И если бы просто рабочие подходили, их к мастерам посылал бы, а к концу дня и еще куда подальше – так ведь мастера и подбегают! Трусит к тебе такой серьезный, пожилой дядька с длинной бородой – его посылать уже неудобно.

Потом, уладив пару затыков, вспоминаешь про бумажников и бежишь к ним. Они радостно сообщают, что героически, значит, с помощью кувалды, справились с проблемой! И мысленно начинаешь выть, понимая, что этот автоклав, скорее всего, выведен из строя.

Весь сентябрь и начало октября стали жуткими. Несколько раз засыпал за столом в нашей гостиной, еще не дождавшись, когда на стол подадут, а один раз заснул, к сожалению, когда уже подали, и по закону подлости рухнул мордой в миску.

К середине октября Надежда начала откровенно причитать, а Кузьма настучал братьям Бажениным как все плохо. На следующий день Осип собрал мастеров после заутрени, которую я традиционно просыпал, и вставил им огромный, жарко тлеющий фитиль, начинающийся словами: «Я вам, мужики, не голова, и не я над вами царем поставлен, но почто…!…!» Остальных слов было много, но история их не сохранила. Я узнал обо всем этом намного позже, а в тот день даже насторожился, что меня не рвут на куски. Если прихожу на участок и спрашиваю, есть ли проблемы – мастер рассказывает, что не получается. А если не спрашиваю, то и он молчит. Обалдеть – первый спокойный день!

Сразу появились новые мысли. Но настороженность не проходила до вечера, пока Кузьма не проговорился про заутреню, а там уж его раскрутил на подробности. И задумался. С одной стороны, плохо, дело пойдет медленнее, вон мы за месяц уже скелет корабля собрали и обшивать корпус начали, тоже, кстати, на клею, нагелях и латунных гвоздях. С другой стороны, до будущей навигации успеваем, неделей раньше, неделей позже – уже не очень принципиально. А мне все же новенького охота, мысли теперь так и прут, и у морпехов все это время не был.

Решил пока ничего не менять, на следующий день отправился посмотреть на моих солдатиков. Первое, что бросилось в глаза, это плохо одетая толпа народа, явно мерзнущая, но уже весьма ловко штурмующая свой дом. Похоже, призом штурма было возвращение в тепло, и этот стимул оказался самый действенный.

С этой верфью из головы вылетело, что у меня люди голые. Мастера о своих подмастерьях сами заботятся, а сержант, видимо, ждет обещанной от меня формы. Надо срочно решать, что делать. Зову сержанта. Наезжать на него по поводу, где он раньше был и почему люди голые, бессмысленно – это моя вина.