Заходим в домишку, предварительно обстучав обувь на пороге, высоко задирая ноги через порог и согнувшись пополам в низком проеме. Темные узкие сени с висящей по стенам рухлядью и стоящей у двери лавкой, придерживающей пару деревянных бадеек с водой. Из сеней вступаем в горницу через такой же миниатюрный проем. Одна большая комната, стол, лавки, большая печка. Остальное убранство декорировано серыми простынями, служащими, наверное, перегородками.

За столом сидит поп, если судить по одежде. Мой провожатый крестится на иконы и кланяется попу. Ну, не то чтоб в ноги упал, скорее, изобразил поклон. Немая сцена: все смотрят на меня. Из-за простыни выходит местная хозяйка в толстой и длинной ночной рубашке, видимо, считающейся платьем.

Точно староверы – подозреваю, основательно попал. Надеюсь только, до торжественного сжигания некрещеного меня дело не дойдет. К вопросам веры и религии тут относятся очень трепетно.

– Мир дому вашему, благополучия и здоровья хозяевам, – начал представляться. – Зовут меня Александр, попал в шторм у ваших берегов и сильно поломался. С ремонтом способен справиться своими силами, но был бы благодарен за помощь в подъеме лодки и спуске на воду.

Поп смотрит на меня как-то более пристально, похоже, как и провожатый, переводит мысленно с русского на китайский. Потом выдает фразу на сленге проводника – выходит, напрасно надеялся, что проводник был уникальный. Теперь сам мысленно перевожу с китайского на русский, складывается примерно следующее.

– И тебе, ветряной гость, здоровья и жира. Откуда ж ты будешь, коль на иконы не крестишься?

Врать смысла не видел, все же старообрядцы не звери, относиться будут, конечно, хуже, но мне с ними не жить, а катамаран в крайнем случае подниму в одиночку.

– Еду от Питера, и уж простите, но не крещен, вот и не кланяюсь на иконы.

Поп впадает в ступор, можно подумать, что к нему рыбаки с траулеров не заходят водки попить. Хозяйка скрывается за перегородкой, надеюсь, не за ухватом пошла для отваживания нечистой силы в моем лице.

Поп с провожатым отмирают. Провожатый откланялся и вышел за дверь. Поп указывает мне на лавку, говорит на своем сленге явно медленнее, наверное, чтоб мне переводить было проще.

– Присаживайся, гость, пых переведи, да снедать за говором зачнем.

Переводить мне было довольно сложно, смысл многих слов угадывался только из контекста, правда, дело уже пошло веселее, мозг вывернулся, подстраиваясь под новые построения фраз, перевод был практически синхронный.

Радовало, что назвали гостем – теперь, если не наломать дров, вполне могут помочь. Сажусь на лавку, хозяйка выносит пару деревянных мисок с чем-то однородным, похожим на пюре, и ставит перед нами. Попик перекрестил стол, опять на меня покосился, но ничего не сказал. Вытащил откуда-то из-под стола ложку величиной с мой походный половник, да еще и из дерева вырезанную. Мне подумалось, по ассоциации, что хохломской росписи не хватает. Пощупав на всякий случай под столом, мало ли, вдруг там у них полка с шанцевым инструментом, откидываюсь на стену избушки и говорю:

– Прости, отец… – Попик был весьма пожилой. – Моя еда и посуда у лодки осталась.

Попик моментально отреагировал, повысив голос в сторону перегородки:

– Мать, гостю столовать нечем.

Хозяйка приносит мне еще один образец народного творчества, зачерпываю им чуть ли не треть миски, кошусь на попика. Тот держит ложку на весу, отъедая понемногу ее содержимое. Следую его примеру.

Жуть какая невкусная бурда – могу сказать только, что это нечто растительного происхождения на жиру. Ну да едали в походах и покруче, помнится, в горном походе наша поварешка макароны в холодной воде сварила, газ, блин, экономила, так вот эта каша гораздо вкуснее того клейстера. Отвешиваю комплименты в сторону перегородки, надеюсь, это воспримут как вежливость, а не как покушение на женскую честь. Еще больше надеюсь, что мою вежливость не истолкуют как просьбу добавки, живот крутит, и приходится глубоко дышать.