Арман Кампо ответил неожиданно серьезно:

– Не возражаю. «Все на Рейне ждут втихаря…» Эх, если бы так! «Знамена вверх! В шеренгах, плотно слитых, СА идут, спокойны и тверды…» И ничего нельзя сделать, ничего! И умереть – тоже нельзя!..

Мод настолько изумилась, что даже не нашлась, что сказать. Когда же собралась с мыслями, черноволосый вновь стал прежним – улыбчивым, беззаботным.

Красавчик!

– Нельзя! – как можно тверже проговорил Лонжа, отстраняясь от соседа. – Нельзя умирать!

Тот едва ли услышал. Поглядел белыми пустыми глазами и вновь зарядил свое:

– Умру! Умру! Умру! Умру!..

Худой, весь какой-то синюшный, на длинной дряблой шее – острый кадык. Сколько лет – не поймешь, то ли сорок, то ли все шестьдесят.

– Умру… умру…

– Доходяга, – послышался шепот справа, где сидел крепкий плечистый мужчина средних лет. – Сломали. Но не помрет, если не прикончат, такие – самые живучие.

Спорить Лонжа не решился. В этом аду он делал всего лишь первые шаги. Арест, «Колумбия», Плетцензее, теперь – арестантский вагон. Почти сутки в пути, пока еще никуда не прибыли. Неудивительно, час едут – три стоят. Теперь он был рад даже тучам, майское солнце бы давно превратило вагон в жаровню.

Теперь за окнами вечер. Они вновь стоят, уже больше полутора часов.

На этот раз словарь не пополнился. Вагон был просто вагоном с обычными деревянными скамьями, только окна зашиты жестью. Ему досталось место неподалеку от тамбура, где скучала «черная» охрана. Вагон оказался заполнен почти целиком, причем нескольких пассажиров привели прямо в цепях, словно галерных рабов. Этих разместили отдельно, посередине, оставив спереди и сзади по пустой лавке и обеспечив особой охраной.

Еда не полагалась, один раз выдали по кружке воды. Кто-то наивный попытался возмутиться, ссылаясь на инструкцию по транспортировке заключенных, и тут же заработал полноценных «пластырей». Сидеть ему уже не пришлось, так и бросили в проходе.

Разговаривать, естественно, запретили, но кое-кто все равно перешептывался, рискуя попасть под очередной «пластырь». Лонже не повезло – соседи попались необщительные. Молчали, а потом «доходяга» завел свою шарманку:

– Умру… умру… умру…

Теперь уже – еле слышным шепотом, перемежаемым хриплыми вздохами. Белые глаза закрылись.

– Нельзя умирать, – внезапно повторил тот, что справа. – Это ты верно сказал, камрад. За что тебя? Курил в кинотеатре?

Лонжа чуть подумал, раскрыл невидимый словарь – и ответил честно:

– Домой, в Германию, вернулся… А… А как правильно сказать?

Сосед быстро оглянулся и пояснил шепотом:

– Незнакомым о причине ареста не говорят. Но, чтобы своих отыскать…

Умолк, провожая взглядом лениво бредущего охранника.

– …Отвечают так. Уголовники – ни за что или что «безвинно» страдает. Коммунисты – что курил в кинотеатре. Не твой случай?

Лонжа виновато улыбнулся.

– Вижу… Если Черный фронт, то «поругался с шуцманом». У бродяг и бездомных – свой ответ, и у тех, с мужчинами которые, свой. Но этого, уж извини, не знаю, неинтересно. Значит, «черный»? За Отто Штрассера?

– Эмигрант. Вернулся – и оказался «черным».

Сосед вновь кивнул, поглядел внимательно, словно запоминая. Замолчал. Словарь пополнился, но поговорить толком не удалось. Курящим в кинотеатре не о чем беседовать с теми, кто ругается с полицией…

Легкий толчок, свисток паровоза… Поехали.

– Ма-а-алчать! – рявкнул вновь появившийся в проходе «черный» охранник – вероятно от великой скуки. А может, и проигрался: в тамбуре уже не первый час лупили картами по откидному столику. Лонжа внезапно подумал, что убить крикуна не составит труда. Нападения эсэсман не ждет, пистолет в кобуре, дубинкой же можно воспользоваться и самому. Пока остальные добегут, пока выхватят оружие и нашпигуют пулями, этому голосистому полный капут придет. И не надо будет ехать ни в какой «кацет»! Зато возьмут в Валгаллу, все-таки с оружием в руках, хоть это и трофейная дубинка.